Демон? Это ваша профессия или сексуальная ориентация?
Рассказ о студенческих годах жизни Ришелье мне хочется завершить известным "житейским анекдотом", который приводит в своих мемуарах современник кардинала Клод Куртен.
Господин Куртен повествует, что во время учебы в Наваррском коллеже аббат де Ришелье снимал часть дома на улице Святого Иоанна Латеранского. Из дома легко было попасть в сад, принадлежавший коллежу. За садом ухаживал некий Рабле. Сорок лет спустя, уже будучи всесильным первым министром, Ришелье поручил своему бессменному камердинеру Дебурне выяснить, жив ли садовник, и доставить либо его, либо его наследников в кардинальский дворец. Дебурне выполнил поручение и привез старого садовника, двух его уже немолодых дочерей и внуков. Когда к перепуганным "гостям" вышел его высокопреосвященство, те упали на колени и стали уверять "доброго господина", что ничего плохого никогда не делали.
— Скажите, милейший, вы не помните меня? — спросил Ришелье садовника.
— Увы, добрый господин, — ответил Рабле, которого предложение кардинала ничего не бояться нисколько не успокоило. — Мы вас никогда не видели.
— А помните ли вы молодого студента, у которого наставником был господин Мюло, а камердинером господин Дебурне, ваш земляк? — продолжал кардинал.
— Да, монсеньор, — вспомнил старик. — Они съели все персики в моем саду и не сознались в этом.
— Так это был я, милейший, — улыбнулся Ришелье, — и теперь я хочу заплатить вам за ваши плоды.
Кардинал подал знак камердинеру, и тот вручил потрясенному Рабле сто пистолей, а обеим его дочерям — по двести.
— Теперь вы мной довольны? — закончил кардинал сию необычную аудиенцию.
Сложно сказать, сколько в этой истории собственно истории, а сколько — анекдота, но она точно передает две особенности характера Ришелье: он никогда ничего не забывал и часто был способен на широкие, хотя и своеобразные жесты.
Господин Куртен повествует, что во время учебы в Наваррском коллеже аббат де Ришелье снимал часть дома на улице Святого Иоанна Латеранского. Из дома легко было попасть в сад, принадлежавший коллежу. За садом ухаживал некий Рабле. Сорок лет спустя, уже будучи всесильным первым министром, Ришелье поручил своему бессменному камердинеру Дебурне выяснить, жив ли садовник, и доставить либо его, либо его наследников в кардинальский дворец. Дебурне выполнил поручение и привез старого садовника, двух его уже немолодых дочерей и внуков. Когда к перепуганным "гостям" вышел его высокопреосвященство, те упали на колени и стали уверять "доброго господина", что ничего плохого никогда не делали.
— Скажите, милейший, вы не помните меня? — спросил Ришелье садовника.
— Увы, добрый господин, — ответил Рабле, которого предложение кардинала ничего не бояться нисколько не успокоило. — Мы вас никогда не видели.
— А помните ли вы молодого студента, у которого наставником был господин Мюло, а камердинером господин Дебурне, ваш земляк? — продолжал кардинал.
— Да, монсеньор, — вспомнил старик. — Они съели все персики в моем саду и не сознались в этом.
— Так это был я, милейший, — улыбнулся Ришелье, — и теперь я хочу заплатить вам за ваши плоды.
Кардинал подал знак камердинеру, и тот вручил потрясенному Рабле сто пистолей, а обеим его дочерям — по двести.
— Теперь вы мной довольны? — закончил кардинал сию необычную аудиенцию.
Сложно сказать, сколько в этой истории собственно истории, а сколько — анекдота, но она точно передает две особенности характера Ришелье: он никогда ничего не забывал и часто был способен на широкие, хотя и своеобразные жесты.
Налетай, разбирай.
А предложила бы я ровно то, что предложила в сюжете романа: путешествие в Кочин. Есть дорога в Мандалай, а есть — в Кочин, город, плывущий по волнам бесконечности под звездами, что проливаются нескончаемым тропическим дождем, к странным, неведомым, непонятым землям, к не названному и не найденному последнему острову мира. И хорошо бы когда-нибудь пройти этой дорогой.
