Сад, заметенный снегом

[Муравьиный лев]

Завершить свои зарисовки о китайских поэтах я хочу именем Гао Ци (1336-1374). На это есть две причины.
Первая - когда в стихах перед тобой раскрывается жизнь человека - его беседы с друзьями-поэтами, ласковая забота о больной дочери, его обостренное чувство жизни, являющее себя в каждой детали - а потом узнаешь, что этот человек, глазами которого ты сейчас смотрел на мир, погиб на плахе, потрясение от узнанного уже никогда не пройдет. И это же самое потрясение внезапно делает далекое имя живым и реальным. Ты по-другому перечитываешь знакомые строки, чтобы понять, как воспринимал человек свою жизнь и смерть, чувствовал ли надвигающуюся катастрофу или оказался еще одной случайной жертвой смутного времени, жалел ли о чем-то, а главное - что приносило ему радость, пока всё еще было хорошо.
Вторая причина - Гао Ци жил во времена династии Мин, на самом пороге этой трехвековой эпохи, а ситуация с поэзией XIV-XVII веков в Китае была очень похожа на происходящее с поэзией современной. Длительный период экономической разрухи, вызванной монгольским нашествием, привел к катастрофическому "стиранию" интеллигенции. Здесь необходимо одно пояснение: в Китае тысячелетиями понятия "образованный человек" и "творческая личность" были неотделимы от понятия "чиновник". Для нас это нонсенс, а для китайской традиции - аксиома. Образование оттачивалось всю жизнь с помощью системы государственных экзаменов на все более высокую чиновничью должность. Сдать такой экзамен было неимоверно трудно - очень уж велики требования к объему знаний (поэтому китайская поэзия изобилует стихами-сочувствием к друзьям, провалившим испытание). Сдавший мог впоследствии оставить должность и уйти на покой, как это сделал Тао Юань-мин, или вовсе не принимать приглашения на службу, как Ли Бо, но именно госэкзамен формировал "благородного мужа" в конфуцианском понимании - человека, для которого беды и заботы общества важны никак не меньше, чем пресловутое любование луной и цветами.
И вот эта система рухнула, завоеватели ее просто отменили - местные чиновники, а, тем более, "благородные мужи" им были просто не нужны. А вместе с ней рухнула и классическая культура - новым правителям она тоже оказалась не нужна. "Благородные мужи" - те, что не погибли при захвате и разрушении городов - бежали в глухую провинцию, чаще всего - в буддийские и даосские горные монастыри, растворившись в горьких воспоминаниях и (теперь уже) безмолвном созерцании природы.
На первый план при монгольской династии Юань выходит, как бы сейчас сказали, масскультура. Место философского трактата, исторических записок и - главное - классической поэзии занимают драматургия и тесно связанная с ней народная песня. То, что прежде считалось "низким" жанром, получает развитие, начинает обзаводиться собственной классикой (и сегодня от пьес Ван Ши-фу мы получаем удовольствие ничуть не меньшее, чем от стихов великих китайских поэтов).
А потом случается восстание "красных повязок", долгий период борьбы за освобождение от завоевателей и борьбы за власть, который заканчивается в 1368 году восшествием на престол уже китайского императора Чжу Юаньчжана и основанием династии Мин.
Новый император начал с возрождения старых образцов управления. Ему тоже понадобились образованные чиновники и, хотя бывший крестьянин не питал никакого доверия ни к этим самым чиновникам, ни к системе государственных экзаменов (которую даже пытался снова отменить), обойтись без них не смог.
Точно так же новый император нуждался в высокой культуре, чтобы не стыдно было вписаться в ряды предшественников. Под покровительством двора снова, казалось бы, начинает возрождаться традиция классической поэзии. Только тут, как мы теперь понимаем, сработала точка невозврата. Минские поэты, даже поощряемые, не могут сравняться со своими великими предшественниками. Они остаются "локальными" на фоне универсализма Тао Юань-мина и Ли Бо, им не хватает социальной дерзости Ду Фу и отрешенной гармонии Ван Вэя. Если Ли Бо, ночуя в горном храме, мог до звезд дотянуться рукой, то у Гао Ци в таком же храме место звезд занимают светлячки. Маленькая деталь, но какая красноречивая.
Минские поэты остаются поэтами "для себя" - для избранного кружка друзей и ценителей (причем, в некоторых случаях доходит до того, что только друзья и могут оценить), и это тоже роднит их с поэзией нашего времени. Эта эпоха (как и 2000-е) характерна тем, что не дала в поэзии имен всеохватных. Что, впрочем, отнюдь не лишает ее своей прелести. Неожиданно даже делает ее более близкой и понятной нам. Тао и Ли Бо еще и отпугнуть могут своим величием, а Гао Ци настолько близок, что, кажется, слышишь его голос, звон тонкой фарфоровой чаши, наполненной вином, шелест листьев в саду, скрип снега под ногами и тоскливый свист осеннего ветра, влетающего в распахнутую дверь - человеку, который выходит из нее, всего тридцать восемь лет, а он отправляется в свое последнее путешествие.

УСЛЫШАЛ ЗВУКИ ФЛЕЙТЫ
Хлынули слезы, как только ветер
пенье флейты донес.
Одинокая лампа. Нити дождя.
Тихий речной плес.
Прошу вас, не надо петь
о тяготах дальних дорог —
В смутное время хватает и так
горьких людских слез.

С БАШНИ ЛЮБУЮСЬ ЛУНОЙ
В полночь, когда разнеслись окрест
птиц ночных голоса,
К ясной луне подымаю взор,
трогаю лютни струну.
В лунном свете вдруг увидал
тень на башне, всего одну…
Горы покрыты густым сосняком,
ветер холодный, роса.
ЦВЕТЫ В ВАЗЕ
За рощей бамбука, в цветущих лугах
вы повстречались мне.
Вместе собрали немного цветов,
веселые шли домой.
Ночью весенний дождь за окном
мешает светить луне.
Одинокой лампе вверюсь пока —
тень от цветов на стене.

СЛУШАЮ ШУМ ДОЖДЯ, ДУМАЮ
О ЦВЕТАХ В РОДНОМ САДУ
Столичный город, весенний дождь,
грустно прощаюсь с весной.
Подушка странника холодна.
Слушаю дождь ночной.
Дождь, не спеши в мой родимый сад
и не сбивай лепестки.
Прошу, сбереги, пока не вернусь,
цветы хоть на ветке одной.

НОЧЬЮ СИЖУ НА ЗАПАДНОМ
КРЫЛЬЦЕ ХРАМА ТЯНЬЦЗЕ
Луна взошла.
Храм тишиной объят.
Освещенный луной
один сижу на крыльце.
Пустынно вокруг —
монахи давно уже спят;
Я одинок:
мысли к дому летят.
Светлячки огоньками
в тумане кажутся мне.
Ветер в ветвях —
цикады умолкли давно.
Любуюсь природой
в глубокой ночной тишине…
Но ничто не сравнится
с садом в родной стороне.
(Перевод Ильи Смирнова)

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

Comments

[Маримо Ю]

Муравьиный лев, совершенно по-другому смотришь на лирику, когда понимаешь, в какую эпоху она создана )

[Муравьиный лев]

Маримо Ю,
да) А еще - когда знаешь, какую жизнь прожил автор.