Прочитала сумароковскую переделку "Гамлета".
Предыстория в нескольких словах. Галантный век к Шекспиру относился, мягко говоря, настороженно. Изящных аристократов коробил "мужицкий дух", сынов Просвещения возмущало отсутствие последовательности и хороших манер в поведении героев. В итоге, французские литераторы занялись подгонкой Вильяма нашего Шекспира под строгий регламент классицизма. Так появился прозаический "перевод", а, вернее, переделка некоего Пьера Антуана де Лапласа. Принято считать, что А.П.Сумароков пользовался этой переделкой, когда создавал свою собственную.
читать дальшеТак это или нет, принципиальное нежелание русского классициста номер один следовать оригиналу видно невооруженным глазом. Сам Сумароков признавал: «„Гамлет“ мой, кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения, на Шекеспирову трагедию едва ли походит». Действительно, от Шекспира не осталось даже тени. В прямом смысле: тень отца Гамлета превращается во вполне понятный и непротиворечивый просвещенному уму сон, приснившийся Гамлету. Значение сна принцу резво истолковывает друг Горацио, получивший у Сумарокова новое имя (Арманс), роль двигателя сюжета и неприлично много реплик. Розенкранц, Гильденстерн и Лаэрт откланялись, зато появились новые активные персонажи, оригиналом не предусмотренные: мамка и наперсница Гертруды и Офелии. Клавдий оказывается фактически марионеткой в руках Полония (это Клавдий-то), а Полонйи превращается в зло сферическое в вакууме, предлагающее Клавдию убить Гертруду, взять в жены Офелию и готовое собственноручно казнить дочь за отказ участвовать в злодейских замыслах. Гамлет половину действия решает, любить ему дочь злодея Полония или не любить, а потом легким движением пера драматурга превращается в Тора против Хелы героя народного восстания. Он успешно отражает, плечом к плечу с Армансом, нападение целой банды убийц, отмщает Клавдию и успевает спасти Офелию от ее папаши-злодея. Полоний накладывает на себя руки, а Гамлет становится королем и готовится к свадьбе с Офелией. Хэппи-энд, сирца, поняши.
Самое смешное, что именно этого мне хотелось с шести лет и примерно до шестнадцати: бравого целеупрямого героя, друга Горацио на первых ролях, эффектных боевых сцен и хэппи-энду. В период с шести до шестнадцати (и чем ближе к шести, тем лучше) Сумароков бы мне даже понравился. Если бы не язык.
Не могу отделаться от мысли, что "высокий штиль" — шаг назад в развитии языка. Если сравнить сумароковскую трагедию с написанной за полвека до того "Повестью о Фроле Скобееве", то "Повесть" я свободно, без запинки, читала маме вслух, и она так же свободно на слух ее воспринимала. Сумароковский текст не то что вслух — про себя читать тяжело, в нем вязнешь как в расплывшемся на жаре асфальте. И тем более начинаешь уважать Николая свет Михалыча Карамзина, изрядно почистившего ниву русской словесности от камениев классицизма.
В общем же, это был забавный опыт и если случится найти что-то еще подбное в гамлетиаде, непременно почитаю.