Дверной колокольчик звенит бодро и уверенно. Точно, не соседка, приходящая раз в месяц занять деньги. Ее позывные отрывистые и смущенные, как у человека, сомневающегося в успехе предприятия. Хотя я ей никогда не отказываю. И не сотрудник коммунальных служб, иначе звонок был бы злой и раздраженный, заранее предупреждающий возможную атаку со стороны жильца. Хотя я с коммунальщиками обычно не пререкаюсь, и долгов у меня нет. И даже не почтальон Наташа, ее звонок радостный, но быстрый, мол, мне дальше бежать пора, поторопись, пожалуйста.
читать дальшеА тот, кто стоит за дверью, располагает временем, достаточным, по крайней мере, для того, чтобы вызвонить на дверном колокольчике одну из моих любимых мелодий. Он знает мои предпочтения двадцатилетней давности. Неужели?..
— Боги! — только и могу сказать, открыв дверь.
И не знаю, за что хвататься, за сердце или за косяк.
Это и правда он.
Сколько ж лет мы не виделись.
— Впустишь?
Чуть приподнимается уголок рта, чуть взлетает вверх бровь, чуть сощуриваются глаза, обозначая улыбку, и руки раскрываются мне навстречу. Мы обнимаемся, так крепко и беззаботно, как могут только старые друзья.
— Проходи! — начинаю суетиться я. — Да не разувайся! Ладно, разуйся. Мне интересно, наконец, узнать, что вы в сапогах носите. Проходи на лоджию, там немного прохладнее. Чай будешь? А может, кофе? Представь, я уже не пью кофе, но для особо почетных гостей у меня найдется пара ложек. Слушай, а хочешь борща? Я сегодня готовила борщ. Да, я научилась готовить. Ой, только без комплиментов, я умоляю. Эта вера никогда не станет моей, хотя ради нее я творю немыслимые вещи — в сорок градусов жары у плиты с тремя горящими конфорками. Ладно, это все ерунда. Как ты? Где тебя носило?
На лоджии пахнет кофе и японской акацией, майна заглядывает в раскрытое окно черным как космос глазом, а я слушаю рассказ о том, что десятки раз снилось мне во сне, но так и не сложилось в слова. Может быть, потому, что есть рассказы только для старых, надежных друзей. Для тех, кто может поверить. Кому будет интересно. И только им, в конце концов, не все равно, вернешься ли ты, отправившись в тысячное по счету путешествие.
Солнце плещет в окна золотым кипятком, золотом вспыхивают рукоять и ножны кинжала.
Подарок. Ну надо же. Побывав в таких передрягах, он не забыл о подарке.
Я осторожно беру в руки сияющее великолепие.
— Как красиво.
Снова вздергивается уголок тонкого рта, снова чуть уже становятся глаза. Кинжал прекрасен, но что ему делать в моем доме? Не лежать же на полке рядом с записями Рави Шанкара?
— Пусть растет, — говорит он.
— Растет?
— Да. Мне стали нравиться сады.
И мы выходим в сад, и сажаем кинжал в тени жасмина. Солнце падает на рукоять, и горячий свет больно бьет по глазам.
— Жарко, — говорю я, прикрывая глаза ладонью.
— Бывало жарче, — говорит он и, подняв голову, смотрит прямо на солнце.
Кинжал прорастает яшмовыми листьями и янтарными шипами.
— К вечеру зацветет, — говорит он.
И добавляет:
— Мне пора.
— Возвращайся, — говорю я. — Я уже не могу путешествовать как раньше, но ты не забывай обо мне, ладно?
— Персонажи не люди, — усмехается он. — Мы не забываем.
Мы снова крепко обнимаемся, и он уходит.
К вечеру кинжал расцветает белыми прозрачными цветами, на их лепестках мерцают звезды. Я смотрю на них и думаю о том, что у меня не нашлось достойного подарка старому другу.
Подарю ему хотя бы этот рассказ.