Мои рецензии

[Hvedrung9]

Зимой официальный российский фан-клуб Тома Хиддлстона объявлял конкурс рецензий на фильмы, в которых снимался Том. Я отметилась семью рецензиями, из которых одна таки удостоилась, как говорят спортивные комментаторы, почетного третьего места. Победители определялись читательским голосованием. Из моих работ больше всего голосов собрали комментарии к "Генриху IV", хотя я думала, что народ больше привлечется отзывами на "Мстителей": они и короче были, и оригинальнее. Решила выложить здесь обе, и еще рецензию на "Тора" - на память о конкурсе.
Итак,


КИНОтеатр

Трудно не потеряться на фоне необъятного живота и безграничного остроумия сэра Джона Фальстафа. Этот колоритный циник и полноправный наследник мифологических трикстеров способен заслонить собой сцену или, раз уж речь зашла о кино, экран. Старому доброму Джеку сам король не брат и наследный принц для него мелковат… если, конечно, старый Джек не споткнется о нового Хела.
«Генрих IV», кинодилогия режиссера Ричарда Эйра (Великобритания, 2012 г.) – один из немногих примеров того, как молодое вино можно удачно влить в старые мехи.
Сначала – о мехах. Есть такой подзатерявшийся среди «блокбастеров» и «сиквелов» термин – «кинопостановка». «Генрих IV» – кинопостановка в буквальном смысле. Театр, перенесенный на экран. Убедительный до осязаемости. Ты почти слышишь покашливанье в партере (непременный атрибут театра, в кинозале другая звуковая дорожка) и гамму запахов, которая начинается нотой пыли, идущей от кулис, а завершается нотой Bellogia Caron, идущей из первых рядов. И эта ни с чем не сравнимая близость зрителя к актерам. И – счастливая возможность для тех, кто никогда не видел Тома Хиддлстона на сцене, понять, наконец, как он играет, когда играет в театре.
Прелесть нынешней экранизации еще и в том, что она выдержана в традиционном стиле. Принца Гарри не нарядили в джинсы, а Хотспера – в плащ от Хьюго Босса. Трактир в Истчипе – настоящий трактир шекспировских времен, а не ночной клуб с танцполом и ди-джеями. И почти нет вольностей с сюжетом, только дали понять, что победа над Хотспером досталась Гарри тяжелее, чем это показано у Шекспира, да того же Гарри умирающий отец не велит привести к себе, а за ухо стаскивает с трона. К слову, оба эпизода убеждают: лучше все же довериться Шекспиру, психологически достовернее бы вышло. Как достоверно все то, что следует в фильме великому первообразу. Убедителен в своих тревогах и горестях, вероломстве и подозрительности, любви к короне и сыну Генрих IV, виртуозно сыгранный Джереми Айронсом. Убедителен безумный, отважный и упоенный победами Хотспер (Джо Армстронг), живущий войной и сиюминутным порывом. Колоритны и убедительны кумушка Куикли, Долль Тершит, Бардольф, судья Шеллоу и его (поцеловать хочется такое чудо!) кузен Сайленс. А уж как убедителен сэр Джон (Саймон Рассел Бел)! От толстого живота до циничных размышлений – прямо-таки икона стиля.
Ее величество традиция царствует в этом удивительно живописном (а ведь настоящий театр – всегда безупречная эстетика) экранном действе. О караваджистской живописи «Генриха IV» можно бы написать отдельную статью. Этот фильм стоит посмотреть хотя бы для того, чтобы открыть бесконечное число оттенков тени. Большая часть действия происходит в полутьме скупо освещенных ночных залов и комнат или сумеречном свете зимнего дня; персонажи облачены в темные одежды, и музыкальная игра теней ведется вокруг единственно яркого цветового пятна – принца Гарри.
Вот мы и добрались до молодого вина. Принц Гарри… «Цвет юности моей», – называет его король Генрих. «Беспутный и безумный отпрыск царственного древа», – именует Фальстаф. В мире шекспировского театра (причуды времени: когда речь заходит о комиксах, то непременно – «вселенная», а у Шекспира всего лишь «мир») есть роли-головоломки. Сыграть принца Гарри в определенном смысле сложнее, чем Гамлета. Принц Датский – центральный персонаж и по сути, и по времени, проводимому на сцене. Действие выстроено под него. Принц Уэльский de jure характер первой величины (дилогия призвана проследить становление идеального монарха – Генриха V), а de facto – роль второго плана. Обе части пьесы, в целом, выстроены под Фальстафа. Но эту роль второго плана надо играть как главную. Мы видели что-то похожее год назад, или я ошибаюсь?
Создатели фильма решают головоломку просто и гениально, оставляя форму и меняя содержание.
До сих пор принц Гарри был
– бунтарем, подобно Гамлету, ищущим свободу и смысл жизни;
– жизнелюбивой натурой, сопротивляющейся дворцовым условностям;
– обаятельным, но неглубоким авантюристом.
Но таким, как в нынешней экранизации «Генриха IV», похоже, его еще не видели. Чем же отличается «главная роль второго плана» в исполнении Тома Хиддлстона?
Самое очевидное – мы впервые поняли, что титул «принц» заимствован не из сказок. Перед нами предстал не идеальный герой, а вполне реальный наследник престола. Человек, обладающий властью. Он имеет право распоряжаться судьбами окружающих его людей и, хоть до поры до времени им не пользуется, но никогда не забывает. Мысль о власти для него привычна, – так мы привыкли включать свет, не задумываясь об электричестве.
Сознание власти делает весельчака и жизнелюба порой страшным. Он страшен, когда спрашивает Пойнса: «Я должен жениться на твоей сестре?» и неподвижным взглядом наблюдает за всеми фазами паники, переживаемой его незадачливым товарищем. Страшен, когда называет Фальстафа «грязным куском сала». Страшен, когда во время коронации обрывает еще не сознающего свой крах сэра Джона: «Не смей мне отвечать дурацкой шуткой!» И все это без криков, гримас и пароксизмов бешенства. В прямом смысле слова тихий ужас. Просто человек обладает властью отправить своего собутыльника прямо с попойки на виселицу или загнать в колодки и оставить гнить в тюрьме. Он этого не делает, контролирует свои эмоции, но зритель понимает: он МОЖЕТ это сделать в любую минуту. Пожалуй, нигде, даже если вспомнить легендарные фильмы, ДУХ абсолютной власти не выражен так рельефно, полномерно и, одновременно, без аффектации.
Том Хиддлстон играет принца Гарри как короля по рождению, задавая иную, чем актеры предыдущих поколений, мотивацию образа. Его Хел с самого начала ведает, что творит. Кабаки Истчипа для него – возможность узнать без прикрас страну, которой предстоит править. «Выпьем, поворотим и в донушко поколотим», – говорил пушкинский Варлаам. Принц Гарри пьет английскую кружку до дна, изучая тех, кого поведет потом в бой при Азенкуре. Кстати, о бое. Сцена сражения и поединок с Хотспером в первой части дилогии – явная психологическая неувязка. Не то, чтобы будущий король Генрих V должен легче победить своего противника, – в своем первом бою он должен понять, что создан для сражений, как и для власти. А этого мы не видим.
Зато блестяще показано, как Гарри учится говорить с «медником на его языке», чтобы такая страна как Англия безоговорочно признала его своим королем. Принц позволяет «медникам», скроенным на самый разный фасон, тереться возле, даже не скрывая своих намерений в один прекрасный день прекратить игру. Сэр Джон Фальстаф может думать, что Хел с ним дружит, а для Хела он – всего лишь «один из…». Финал просвечивает с самого начала. Похвальба Пойнса (принц якобы обещал жениться на его сестре) и откровения Фальстафа лишь подводят черту. Слишком много тех, кто убежден, что будущий король у них в кармане. И пора напомнить о разделяющей их дистанции.
Отрекается ли принц от Фальстафа? Отречься можно от чего-то существенного, а для этого Хела Фальстаф никогда чем-то существенным не был. Да, принца, как человека с живой душой, можно растрогать уверениями в том, что нет друга лучше, чем «милый Джек Фальстаф, добрый Джек Фальстаф, преданный Джек Фальстаф». Растрогать, но не купить. Гарри знает, как поведет себя «милый Джек», коли станет королевским фаворитом. И у зрителя не остается сомнений на это счет: сцена, когда Фальстафу сообщают о том, что его «кроткий агнец» стал королем, а он кричит в ответ судье Шеллоу: «Выбирайте какую хотите должность!», смотрится почти жутко. Но «преданного Джека» ждет крушение. Обычно предполагается, что принц Гарри меняет Фальстафа на корону. Том Хиддлстон дает нам понять, что его герой никогда не променяет на Фальстафа страну.
За похождениями сэра Джона стоит безудержная жажда жизни – плотской, плотной и, по сути, простой. За похождениями Хела – непростое отношение к людям, где в нераздельном полу-единстве, полу-противостоянии переплетаются человечность и (употребим современный термин) профессионализм. Любит ли принц Гарри отца? Скорее, жалеет, как профессионал дилетанта. И вот еще одна неожиданная сторона образа: искатель приключений, который, казалось бы, о серьезных вещах и на мгновение задуматься не способен, больше понимает, как управлять государством и как управляться с людьми, чем вечно встревоженный и подозрительный Генрих IV. То, что так мучительно делал его отец, новый король разыграет как по нотам: и друзей привлечет, и провозгласит приоритет закона, и отрежет путь к трону нежелательным для него личностям.
И венец он забирает из рук спящего отца осторожно, но уверенно. И упреки выслушивает, не сходя с трона (здесь, правда, еще одна психологическая неувязка – такой Гарри себя за ухо с трона стащить не позволит даже отцу, здесь режиссер явно увлекся действием в ущерб убедительности). Для Генриха IV корона – фетиш, для его сына – атрибут профессиональной принадлежности. Как iPad для Стива Джобса. Он сознает меру ложащейся на него ответственности (вспомним глаза Гарри, когда архиепископ надевает на него корону), но он готов ее принять.
В принце нам показали короля. Он умеет не швыряться властью и не злоупотреблять ею. Знает цену себе и всегда оценивает тех, кто рядом с ним. Умеет воздать должное врагу. Сочувствует ближним настолько, насколько это не вредит государству. Безупречно выверенный, роскошный в своей сложности характер. Такой не потеряется даже на фоне сэра Джона Фальстафа.





Дальнейшее – молчанье…

Он горд, мстителен, самолюбив. И в его распоряжении больше гадостей, чем мыслей, чтобы эти гадости обдумать, фантазии, чтобы облечь их в плоть, и времени, чтобы осуществить. Никого не напоминает?
Приведенными выше словами характеризует себя самый знаменитый принц в истории литературы – принц Датский. От другого принца, Асгардского, его отделяет пропасть всего – эпоха, жанр (да какое там жанр – вид искусства), средства воплощения, авторская оценка, восприятие аудитории. И все же, пользуясь правами зрителя, которые мне зачитали перед входом в кинозал, я нагло утверждаю, – это один и тот же персонаж.
Великое рождается в рутине. Отписав последнюю строчку и поставив последнюю точку в «Гамлете», думал ли Уильям наш, что создал образ-зеркало? Каждый век смотрится в него и видит свое. От героя до труса, от святого до демона, от интеллигента до свирепого викинга, от жертвы до палача – кем только ни был принц Датский. В своей новейшей интерпретации даже богом. Правда, проиграл сражение за право владычить над коленопреклоненной паствой, но что с того. Шекспировский герой ведь тоже ничего не выиграл, нагромоздив гору трупов и так и не промочив горло.
Эпоха вторичной культуры, в которую мы живем (то ли это беда наша, то ли привилегия), предпочитает не обращаться к Гамлету напрямую, как это делали предыдущие поколения и даже не оценивать ситуацию со стороны, как Розенкранц и Гильденстерн Т.Стоппарда. Подобные потуги терпят поражение, будь ты хоть сам Франко Дзефирелли. Наше время желает образ образа. Гамлета в другом обличье, с другой судьбой и другими ценностными ориентирами. Но с неизменной бурей в душе, игрой в безумие на грани подлинного помрачения чувств и саркастической усмешкой, отсылающей к чертям все вокруг.
Каким бы ни было ожидание героя, если оно есть, герой придет. Наша жажда его увидеть, увидеть именно таким, вызовет образ из небытия либо забвения. Мне хотелось бы, чтобы когда-нибудь создатели видео-фан-арта воплотили такой сюжет: Гамлет подходит к зеркалу, разглядывает себя, и, разглядывая, начинает преображаться. Что мы имеет в оригинале? У принца Датского – «впалость черт», бледность лица, черное одеяние. Романтики выводили его на сцену черноволосым. Много ли добавлять, чтобы появился Локи Асгардский? Вот принц надевает на себя доспехи с золотыми узорами, зеленый плащ, берет в руки сверкающий скипетр…
Кстати, о скипетре – наконец-то он может сказать вслух то, что подозревали иные критики и режиссеры. Заявить о своем желании власти. О ревности к тому, кто эту власть отнял. О противостоянии старшему. Степень родства не играет существенной роли: брат ли, дядя. Гамлет, вернувшись в Данию, вполне мог бы спросить Клавдия: «Ты скорбел?». А Локи – Одину: «Совсем не сын, и далеко не близкий» («Гамлет», акт I, сцена II).
Внутреннее родство куда существеннее внешнего сходства, рожденного культурными стереотипами. Говоря о последнем, стремление выворачивать культурные традиции наизнанку – тоже характерная черта нашего времени и отражающего время кинематографа. То, что ранее воспринималось как признаки благородства и царственности, теперь характеризует маньяков и вампиров. Миру «Макдональдса» симпатичнее толстый и румяный Фольстагг, чем худой и бледный Локи. Для массового зрителя человечность Тора измеряется способностью не столько сострадать, сколько съесть упаковку печенья или закусить шаурмой. Представить Локи и Гамлета жующими невозможно. Еще бы, от обоих «несет безумием», как сказал бы доктор Беннер.
От обоих, добавила бы я, разит еще жестокой подростковой честностью, не щадящей ни себя, ни других, глубинной болью и потерянностью в мире, который они по разным причинам одинаково не принимают, доходя до готовности его разрушить. Но безумие является, пожалуй, главной чертой образа, вынужденного со времен Шекспира констатировать вывихи времени. Зеркало Гамлета-Локи отражает паранойю тоталитарных режимов и маниакальную активность разноцветных революций, и горькое одиночество в аномальном мире размытых ориентиров. И как безумие принца Датского проверяло окружающих на вшивость, так и безумный Локи, усмехаясь, демонстрирует нравственный сбой общества. Коулсон говорит ему: «У тебя нет убеждений!» Но нет убеждений и у его противников. Позволительно ли благородным героям рейтинга G хотя бы обсуждать возможность допроса с пристрастием, как это делают Тор и Фьюри? Стоит ли говорить о готовности сдать всех за одного, как агент Романова? И ужли намордник и кандалы – единственное средство спасти демократию? Вот еще одно свидетельство «изнаночности» нашего мышления. Предшествующая культура знала образ Прометея Прикованного как символ героизма, а цепи – как знак рабства, которому следует сопротивляться. Нынешняя вкрадчиво объясняет нам, что цепи – вовсе неплохо и очень правильно, если они надеты на кого надо. Мы разорвали преемственность времен. Гамлет стал антигероем, и «он ответит». За «базар». Дальнейшее – молчанье…





Больше чем кино
Они встретились – непривычный для массового зрителя герой и нетипичный для современной киноиндустрии актер. Из всех планов Локи это самый коварный.
Театральные актеры знают: есть постановки и роли с особой энергетикой. Задумано одно, получается другое, и, как правило, лучше, чем задумано. То же самое относится к кино. Достаточно вспомнить историю создания «Апокалипсиса сегодня» Ф.Копполы, когда замыслы режиссера планомерно рушились, а результатом стала картина, достойная войти в список культурного наследия человечества. Фильм Кеннета Браны «Тор», увидевший свет в 2011 году, в один ряд с историей полковника Керца не поставишь, но ситуация схожая.
Создатели фильма относились к нему всего лишь как к очередной попытке экранизировать серию комиксов о приключениях бога-громовержца из скандинавских мифов. К этому проекту в Голливуде подбирались неоднократно, но безуспешно. Не готовили ящики с шампанским и на сей раз. Приглашенный из Англии режиссер Кеннет Брана имеет большой опыт классических театральных и кинопостановок, но на момент съемок «Тора» был совершенным дилетантом во всем, что касается голливудских авантюрных боевиков, да еще с уклоном в фэнтези. На руках он имел несколько тяжеловесный сценарий и несколько легковесный сюжет. Из-за собственной заносчивости и интриг брата (как выясняется, не родного) Тор, наследник царя богов Одина, лишается видов на королевскую власть, бессмертия и боевого молота Мъелльнира. В виде смертного человека он оказывается на Земле, где находит любовь – девушку Джейн Фостер, а через нее и смысл жизни, внутренне меняется, совершает подвиг самопожертвования и возвращается в Асгард в блеске силы и славы. Коварный брат Тора, Локи, естественно, терпит поражение и добровольно обрекает себя на гибель, которой, впрочем, благополучно избежит, чтобы строить интриги в очередной франшизе. Исполнителями ролей Тора и Локи стали «широко известные в узких кругах» молодые актеры. Расклад ясен. Разумеется, предполагалось, что фильм соберет достаточную (в основном, подростковую) аудиторию и окупит расходы, но больших открытий, похоже, никто не планировал. И наверняка у тех, кто вкладывал деньги в дело, мелькала мысль, что вытянут его на своих плечах очарование Натали Портман (Джейн Фостер) и послужной список сэра Энтони Хопкинса (Один).
Но, видимо, недаром это фильм не только о Торе, но и о самом непредсказуемом персонаже скандинавской мифологии – Локи. Хочется верить, он веселился, видя, что не «звезды», а молодые актеры рвут кинозалы как тузик грелку. И пока одна часть аудитории бурно сопереживала главному герою, которого играет австралиец Крис Хемсворт (Тор), другая, еще не совсем понимая, что происходит, чувствовала: брат-антагонист Тора в исполнении британца Тома Хиддлстона – больше, чем просто кино. Не громкие имена, а эта роль вытянула всю картину, придав ей неожиданные объем и глубину. Фильм, не предполагавший больших открытий, открыл блестящего актера, благодаря которому мы узнали, что в эпоху спецэффектов можно не играть, а быть тем, кого ты представляешь зрителю.
Ирония, достойная Локи: первую роль, которая принесла Тому Хиддлстону мировую известность, трудно назвать ролью. Актер как будто освободил себя для своего героя, предоставив тому жить и действовать на экране сообразно его трагической логике. Локи – это именно Локи, а не Том Хиддлстон, которого перекрасили в брюнета и одели в зеленый плащ. Лишь долгое время спустя после просмотра фильма вспоминаешь, что речь идет о роли, и ее кто-то играл. Недаром некоторые из смотревших фильм признаются, что Локи в исполнении Тома Хиддлстона воспринимается ими отдельно от Тома, а поклонники именно этого образа сформировали отдельную когорту зрителей.
За таким преображением стоит не только огромная работа, без которой редко получается что-то заметное, и не только огромный талант. За ним – уважение актера к своему герою. Сам Хиддлстон называет это сочувствием: «Актер, играющий злодея, должен сочувствовать ему». Качество, заметим, необходимое исполнителю каждой роли, играет ли он злодея или героя, но чрезвычайно редко встречающееся в современном кинематографе. Его отсутствие порождает бесконечную череду штампов и банальностей, не стоящих затраченного времени. Его наличие создает шедевры.
Пусть это прозвучит пафосно, но я утверждаю: Локи в исполнении Тома Хиддлстона – роль-шедевр. Совместной волей режиссера и актера, давних соратников по театру и кино, прекрасно понимающих друг друга, в обрамлении приключенческого сюжета появился образ, заставивший вспомнить о классическом наследии. О пьесах Шекспира, добром старом театре, Культуре с большой буквы. А еще о том, что душа – не совокупление будничной рутины и скабрезного житейского опыта, а пребывающая в нас неизвестность. Она чудовищно неизмерима и отчаянно беззащитна. И находится в постоянном поиске себя.

«Тор» – это фильм о поиске. Себя ищут все его основные герои – Тор, Джейн, Локи. Но у последнего поиск бесконечно осложнен и тайной происхождения, и привязанностью к Одину, которого считает отцом, и ревностью к брату, и полной несхожестью с окружающими. Те благополучно «в характере», а он, от старта до финиша – ООС самому себе. Как актеру удается выразить за бесконечно малые промежутки времени бесконечное число душевных состояний, остается за пределами разумения, но образ, как бриллиант, ежесекундно сияет десятками граней. Самая великолепная на сегодня игра лицом, давно забытое и ожившее на наших глазах искусство передавать эмоции движением, жестом и, главное, – невероятные, почти невозможные глаза подняли роль из типичного приключенческого фильма до уровня мировой классики. Мы давно не видели такого. Мы не скоро еще увидим подобное. И, к сожалению, вряд ли сможем увиденное по достоинству оценить. Дядюшки «Оскары» и пальмовые ветви Канн вручаются по несколько иным критериям.
Но, к счастью, не все определяется решениями «академиков», давно забывших, что же такое настоящее кино. Есть другая реальность – реальность кинозала. И в ней порой случаются чудеса.
От великодушного порыва до холодной ярости, от мучительных сомнений до трезвого, продуманного расчета, от детской открытости до виртуозно разыгранной интриги, от безумия до абсолютного спокойствия, от тоски до ликования – Локи Тома Хиддлстона проходит через все мыслимые состояния души. Кроме трех. В нем нет веры в себя, надежды на других и любви. Невозможно любить иноподобных. Локи отторгается окружающими и сам, в свою очередь, отторгает их.
Так задумывалось изначально. Вроде бы так, по законам жанра, и должно быть. Но энергетика актера сотворила чудо. Не-положительный персонаж, тот, кого для краткости именуют просто «злодеем», узнал любовь, в которой ему было отказано по сценарию. Любовь зрителей. Это не интерес к необычному образу, как было с героями Энтони Хопкинса из «Молчания ягнят» или Хита Леджера из «Темного рыцаря», а самая настоящая любовь и преданность зрительской аудитории. Такое случается крайне редко. Такое в прошлом назвали бы даром Бога. По сравнению с ним все «оскары» – сущая мелочь.