Время линьки богомолов (Коул-сан поет коан)

[Hvedrung9]

О том, как пишутся фики, надо бы написать отдельный фик.
Сидишь на работе с невинным видом и притворяешься, что тебе нужно четыре часа на то, что на самом деле укладывается в час (но об этом знаешь только ты). А три часа творишь, что взбрело в твою снесенную крышу. "Я сижу на крыше, как аристократ" и безучастно наблюдаю за тем, что Шива делает со мной и агентом Коулсоном.



Фандом: «Мстители»
Автор: Муравьиный лев
Категория
Размер: мини
Персонажи: Коулсон, Локи, Бартон
Рейтинг: PG-13
Жанр: джен, мифология, частично POV Коулсона, ООС персонажей
Саммари: сидя в маленьком ресторанчике за чашкой эспрессо, понимаешь больше, чем сражаясь за Манхеттен. Понимаешь даже, что это не выразить словами. И просто следуешь примеру Кашьяпы.
Статус: данный фанфик завершен, трилогия о Коул-сане находится в процессе сочинения.
Дисклеймер: все права принадлежат Марвел и Локи.
Размещение: размещать на других сайтах можно, но желательно предупреждать.
Примечание: как не умер агент Коулсон, рассказывается в фике “Без убеждений”



«На колени!» – сказал Локи.
И мы взобрались к нему на колени.
Места хватило всем.

Стеклянная столешница вбирает в себя окружающий мир, педантично причесывая его кудлатую цветастость гребешком сепии. Если бы она умела рассуждать, то рассуждала бы в духе первых последовательниц Кальвина: благочестиво, неумолимо и экономно. Но рассуждать она не умеет (как, впрочем, и последовательницы Кальвина), – на свое счастье. Потому что служить ей, в качестве главной функциональной составляющей маленького овального столика, приходится своеобразным порой персонажам. Нет, разумеется, вся эта публика чистая, с деньгами в кармане и счетами в банке, но мы же с вами знаем, как делаются деньги… особенно если смотреть на мир глазами последовательниц Кальвина.
В сегодняшней компании наша героиня с первого взгляда обнаружила бы нечто особо возмутительное. Может быть, она даже смутно догадывается о том, что эти трое воплощают смертный грех. Иначе, зачем с такой настойчивостью размывать их силуэты? Солнце сияет, как если бы ему обещали повышенный гонорар за работу, небо налилось синевой, как спелый арбуз соком, каждая веточка склонившегося над столиком большого старого каштана отражается с геометрической точностью. А три головы словно окутаны туманом. Нет, похоже, только две. Третью столешница наотрез отказывается отражать. Поэтому приходится оторвать взгляд от опрятного стеклянного благочестия и посмотреть в глаза пороку.
Если вы ожидали, что порок встретит вас взглядом обжигающим, безумным, коварным или трагическим, то вам – в ближайший кинотеатр. Он расположен на соседней улице и как раз сейчас там идет фильм с быстрым, как киношная пальба, названием. Avengers или что-то в этом роде. Проявив немного расторопности, вы еще успеете увидеть, как агент Бартон захватывает летающую мантышницу ЩИТа, как агент Коулсон погибает от руки негодяя Локи, и как сам негодяй Локи напоследок становится пилотным проектом по внедрению в производство практики отбивания лапши для дунганского лагмана (берем тесто и – халк-халк-халк–халк! – о любую твердую поверхность, включая лоб вашего шефа, пока не получится длинная и тонкая лапша. Готовность лапши к употреблению определяется вашим желанием промочить горло).
А пока все это «халк-халк-халк» летит, слепит и грохочет, расшатывая дрязкое нутро блокбастера с невнятным сюжетом, на невероятно синем небе появляются пухленькие, женственные облака. Пахнет кофе, прохладой, беззаботностью. И прав тот, кто не станет прятаться от июньского очарования, а расположится на открытой террасе небольшого ресторана, известного предупредительным, но ненавязчивым обслуживанием. Как эти трое.
Вынуждены признать: любая добропорядочная особа, включая столешницу, имеет основание возмутиться, узнав их лучше.
Скажете, человек с законопослушной внешностью, спокойным голосом и такими же размеренными манерами не совершает смертный грех, спокойно и размеренно попивая эспрессо без сахара, вместо того, чтобы нарываться на нож космического демона с поехавшей крышей и обсуждать, истекая кровью, ущербность тех, кто не верит в традиционные американские ценности? Как ни странно, но самого любителя кофе вопиющее нарушение всех устоявшихся принципов (патриотизм, служение идеалам демократии, работа в команде и далее по списку) нисколько не волнует. Фил Коулсон, похоже, на них забил.

Рядом расположился крепкий накачанный парень с такими же невероятными, как сегодняшнее небо, глазами. С экрана он требует хаос и глазное яблоко, а здесь пьет пиво и несколько нескладно, но увлеченно рассказывает о похождениях молодости. Мимоходом: в этом заведении пиво не подают, его посетители заказывают коктейли подороже и тянут с видом знатоков, даже если их от каждого глотка с души воротит. Но что Клинту Бартону все условности круга земного, если судьба свела его с повелителем магии, способным телепортировать на стеклянный столик несколько бутылок «Гиннеса» прямо из погребов «Гиннеса»? И, право слово, пиво превосходно, а его поставщик как никто понимает авантюрно-отзывчивую душу Хоукая. Так что, рискнем на брудершафт, шалый команданте неведомой армии? Сейчас Клинт готов выпить со всеми пришельцами из космоса, не особо интересуясь, зачем те приперлись в Нью-Йорк. Да Нью-Йорк штурмуют нелегальные эмигранты со всего мира, почему этим, как их чит…твари нельзя? Правда, товарищ?

А вот и он. Тот, кого отказывается отражать наша морально выдержанная столешница. Тот, кого «халк-халк-халк» в соседнем кинотеатре. Демон, идейно совративший Хоукая. И разыгравший с Филом Коулсоном спектакль беккетовского формата. Демон как демон: занят двойной порцией сухого мартини и чем-то, что вряд ли удастся выразить даже с помощью терминологии «Даодэцзин». Возможно, мастерит мыслью новый мир, где-нибудь за триллион галактик отсюда, а, возможно, той же мыслью раздевает проходящую мимо довольно стандартную, но миленькую девицу. И это тоже означает, что он мастерит мир, чуть менее масштабный, но имеющий все права на существование.
– Смотрите! Кто-то забыл одежку и убежал голенький!
Бартон разглядывает что-то сухое и невесомое, слетевшее с дерева на стол.
– Богомол, – раздается в ответ. – Сейчас время линьки богомолов.
Интонации демона переливаются как валеры на полотнах Веласкеса. Таким голосом впору говорить с Моисеем или диктовать Апокалипсис. А он заказывает новую порцию мартини и ристретто для Коулсона, – агент когда-то должен узнать, что в мире существует не только эспрессо.
Коулсон делает еще один неспешный глоток и думает о том, что ни черта он в этом не понимает и никогда не разберется, чем один черный кофе отличается от другого, такого же черного, и все же кофе ему больше по душе, чем Captain Morgan или Absolut, или что там они вчера пили. Бартон – другое дело, он может дополнять пивом ямайский ром и русскую водку, и все равно его орлиная дальнозоркость и кошачья реакция останутся при нем. Про демона и говорить не приходится, тот вообще не пьет, а просто вбирает в себя часть окружающего мира под названием алкоголь, как вбирает воздух, человеческие жизни и энергию тессеракта.

Бывшего агента разбирает любопытство. Действительно ли Локи – демон? Или люди снова прозевали что-то важное? Коулсон чувствует укоризненный голос в душе. Это взывают к его совести предки-первопоселенцы, осваивавшие дебри Новой Англии. Он видит их словно наяву – наглухо застегнутых в жесткое черное сукно и такую же жесткую веру. Они качают головами, они предостерегают от кощунственных аналогий. Но их не менее упрямый потомок уже закусил удила. О какой благой вести говорил Локи? Коулсон почему-то не сомневается, что сентенции вроде «я пришел избавить вас от свободы» – горной воды стеб. Тогда какую весть принес… и кто, собственно, принес?


С профессиональной ненавязчивостью Коулсон всматривается в узкое, хищное, насмешливое лицо, которое равноуспешно может принадлежать лидеру религиозной секты, артисту или шизофренику. Коулсону приходит в голову определение «ускользающий». Демон ускользает: от разума, классификаций, всего на свете. Неожиданно мелкий узел галстука на идеально белой (таких и не бывает в природе) рубашке, как будто его обладатель решил пополнить коллекцию ощущений парой человеческих комплексов, для разнообразия. Длинные волосы в сочетании со строгим костюмом… явно не определился с социальным статусом. Да и с возрастом тоже: сквозь черты цезаря просвечивает мимика младенца.
Локи разглядывает шкурку богомола. Пустота, заключенная в безукоризненно продуманную форму. Удивительно, на сухой оболочке есть даже глазки и усики. Насекомое сбросило себя прежнего целиком. Тот, на чьей ладони лежит эта оформленная пустота, – не ведет ли он с миром игру, схожую с линькой богомола? Ты получаешь оболочку, а суть ускользает.
Неожиданно безбородый асгардский обманщик вскидывает на Коулсона глаза. Из их необозримой синевы смотрит волк. Гигантский, чудовищной силы зверь с белой, как иней, шкурой лежит на белой как иней скале. К вершине скалы ведет тропинка, по которой, один за другим поднимаются смуглые длиннолицые тонкогубые юноши. Их одежда состоит лишь из коротких кожаных передников. Тяжелые пряди черных и блестящих, как китайский лак, волос рассыпаются по плечам, обнаженные торсы блестят, словно смазанные жиром, бесшумно ступают босые ноги. Один за другим они подходят к волку и исчезают в жарком пламени, рвущемся из его пасти. Исчезают, чтобы появиться у подножия скалы в полном боевом облачении. Покровитель инициаций, наставник воинов, умерщвляющий юношей, чтобы вернуть их к жизни мужчинами, волк, поворачивает громадную голову, и Коулсон встречается с медленным желтым огнем его зрачков.
Зрачки расширяются, в них извивается черный многоглавый, увенчанный коронами, змей. Его свитое в кольца тело служит люлькой для вселенной. Люлька медленно колышется в тишине космической ночи. В ней спят бесчисленные миры, только что возникшие из холодного серого хаоса.
Они готовы пробудиться к жизни, но для этого требуется смерть. И вот богато одетые, празднично разубранные мужчины и женщины в сверкающих золотом доспехах и украшениях поднимаются на меловой утес посреди моря. Бородатые воины ведут закованного в золотые цепи пленника. Царь, исполняющий сегодня обязанности жреца, приковывает его к трем ритуальным камням. Ритуальный нож с рукоятью, перевитой золотыми змеями, наносит четыре привычных удара в запястья и ступни жертвы, возвращая мир к дням творения из тела Первочеловека. Пятый, завершающий удар, – в сердце.
Обнаженное тело содрогается в последний раз, губы раздвигаются в торжествующей усмешке. Из пробитого сердца хлещет кровь и превращается в воду. Ту воду, что дождем придет на поля, ручьями прорвется из-под земли, наполнит мужское семя силой, а женское лоно плодовитостью, и включит спящие миры в бесконечную игру жизни.
Процессия уходит, оставляя растерзанного пленника на меловом утесе. Начинается снегопад, он укрывает вершину белой пеленой, утес растет и превращается в неохватную для взора, непостижимую для ума горную гряду. На высочайшей из ее вершин стоит тот, кого только что принесли в жертву. Цепи превратились в змей, обвивших руки словно браслеты, бедра облегает тигровая шкура, а в непроглядных как ночь черных волосах запутался месяц.
Воздух наполняется еле слышными четкими, ритмичными ударами. Они становятся все громче. Из темноты, обволакивающей снежную вершину, выходят аскеты со змеями на груди, маленькими звонкими барабанами в руках. Барабаны выбивают загадочный, завораживающий ритм. Черноволосый бог начинает медленное кружение. Его глаза полуприкрыты, лицо расцветает медитативной улыбкой.
Снег на вершине становится многоцветным, как радуга. От него идет ирреальное свечение, в котором проявляется могучая седобородая фигура. Судя по доспехам, это воин, судя по осанке – царь. Старик побывал во многих сражениях, его лицо иссечено шрамами, правый глаз закрыт золотой перевязью. Он задумчиво смотрит на ребенка, лежащего на его руках, словно пытаясь понять, что сулит им обоим будущее. Коулсон догадывается: это Один.
Свет вспыхивает снова, выпуская из себя светловолосого богатыря с молотом в руке. Богатырь сражается, и Коулсон даже боковым зрением может определить, что это Тор, и что бьется он с братом. Появление асов Коулсона не удивляет нисколько, его больше интересует, что здесь делает Ник Фьюри, и главное, заметил ли шеф своего подчиненного. К счастью, Фьюри, похоже, вообще ничего не способен заметить, потому что в данный момент он занят тем, что укладывает тессеракт в кейс, вновь пытаясь спасти его от сына Лафея. За ним на вершине горы появляется Беннер, видящий в Локи отражение собственного безумия, Романова, торгующаяся из-за Бартона, а рядом расположился сам Бартон, беззаботно пьющий пиво в ресторане, где пиво не подают.
«Сва-ха, сва-ха!» – гремит со всех сторон. Ритм убыстряется, в такт ему убыстряется кружение, змеи на телах аскетов пляшут вместе с ними, и тела изгибаются, словно змеи. Из-под ног держателя вселенной вырывается свирепый речной поток и несется вниз, грозя сокрушить горы, но он подхватывает его петлей из своих волос и пускает блуждать в лабиринте развеваемых танцем прядей. Вспышки света учащаются, пространство вокруг уплотнено до предела, но тут увенчанный месяцем танцор подмигивает, и это насмешливое подмигивание сметает статистов и зрителей великой мистерии. В серебристом свете месяца и горного снега остается лишь фантастически высокий темный силуэт, потом и он пропадает в предутреннем тумане.

…Когда туман рассеивается, Коулсон снова видит напротив себя костюм от Армани и матовую ладонь, на которой лежит пустая оболочка богомола. Ускользающий невозмутимо смотрит на агента и протягивает ему шкурку.
Теперь Коулсон понимает, почему столешница не отражает Локи. Отразить можно только заданность. А он предстанет перед тобой таким, каким ты хочешь его видеть. Увидишь в нем брата шального, беспутного сына, демона ночи, грез своих явь, жертву, врага, смерть или жизнь – получишь все это. А кто хочет пить с ним вино и вместе смеяться, для того он и воду в вино превратит. В этом и заключается весть. Вернее, первая ее половина.
Есть вторая, и она тоже открыта Коулсону. Возможно, в поступках силы, сидящей напротив него, есть извечный смысл. Возможно, они – полная бессмыслица. В любом случае, суть останется за кадром. Потому что это Локи. И, возможно, самое древнее значение его имени – ирония. Единственная сила в мироздании, которую стоит принять в расчет.
По лицу Локи пробегает озорное выражение. Наверное, такое бывает у мастера, предлагающего своему ученику сочинить коан. Но лучший коан – тот, что не требует слов. Как эта ладонь, протягивающая ему первое условие творения. И пропеть его тоже нужно без слов.
Коулсон берет сухую кожицу и начинает неудержимо смеяться. Ему вторят облака, древние воины, аскеты в горах, Клинт Бартон и все мироздание, заключенное в глазах Локи. И такова сила этого коана, что даже столешница начинает тихо звенеть, будто подпевая.