Раковина Афродиты

В жемчужной раковине утра спит новорожденная богиня красоты, и свет от ее розовых пальчиков окрашивает белые створки в тона цветущего персика. Раковина качается на волнах небесного прибоя, все ближе и ближе к земле. Молодое солнце ныряет в голубую бездну, словно ловец жемчуга, чтобы добыть драгоценную раковину, но не успевает дотянуться — ему навстречу поднимается зеленая волна в пене фиалок, гиацинтов, нарциссов и уносит на землю смеющуюся от счастья богиню красоты. Весеннее равноденствие — раковина Афродиты.
Всех с праздником!

@темы: "сезоны"

---

Тишина

Утро раскидало между домами бусины тишины. Пригоршни голубых бусин, как будто небо упало в ладони земли. Только в небе может быть такая тишина. Земля скоро наполнится голосами, сияющие бусины исчезнут в пестром дневном шуме. Но пока их можно перебирать, ими можно играть, из них можно сложить силуэт, мечту или историю...

@темы: "сезоны"

---

Весеннее очарование Хина-мацури

«С вечера второго дня девочки надевали праздничное платье и в честь праздника преподносили белое сакэ и еду в многоярусной коробке дзюбако своим родным (у горожан) или семьям с которыми имели постоянные деловые связи (у торговцев), в качестве поздравления». Так "Иллюстрированная годовая хроника Эдо в картинах укиё-э" описывает начало Хина-мацури, одного из самых красивых праздников не только Японии, но и всего мира.
Праздник девочек отмечается так давно, что никто уже не возьмется определить его точный возраст. Он восходит к древнему обряду "подмены" детей куклами: если ребенок болел, мастерили примитивную куклу, заклинаниями старались привлечь в нее злых духов. а потом пускали плыть по реке, веря, что кукла и вода унесут с собой все невзгоды.
Эпоха Хэйан трансформировала первобытный ритуал в утонченный детский праздник, участников и участниц которого наряжали в красивые одежды, угощали любимыми лакомствами и, конечно же, дарили игрушки. Безусловно, не обходилось без ритуальных действий и молитв за здоровье маленьких героев дня, но это был уже не единственный и даже не основной пункт программы. Основным стал собственно праздник с его изысканным весельем. Долгое время он проводился для всех детей одновременно, и только начиная с эпохи эдоского сёгуната (1603-1868) разделился на Танго-но сэкку (День мальчиков) и Хина-мацури (День девочек). Соответственно, разделились и символы праздника — ирисы и воздушные змеи для мальчиков и куклы для девочек. А куклы "хина нингё" и вовсе стали одним из самых узнаваемых символов Японии. Мы все видели их — на выставках или хотя бы на фотографиях в интернете. Видели - и не могли оторвать взгляд. "Хина нингё" — воплощенное очарование, одна из вершин прикладного искусства во всей истории человечества. Трудно поставить что-либо в один ряд с этими нежными, грациозными, хрупкими и удивительно живыми, несмотря на всю их условность, созданиями из фарфора, шелка и жемчужной пудры.
Неотъемлемая и главная часть Хина-мацури - многоярусные подставки хинакадзари, на которые устанавливаются куклы, изображающие императора. императрицу и их двор. Каждая кукла в такой композиции имеет свой ранг и занимает строго отведенное ей место. На хинакадзари устанавливают миниатюрные фонарики, здесь могут также размещаться игрушечные музыкальные инструменты и даже императорский экипаж эпохи Хэйан, запряженный бычками. Пяти- или семиярусная подставка с куклами, задрапированная алой тканью - целый мир, описание которого вполне тянет на отдельную монографию.
Пока в Японии господствовал лунный календарь, Праздник девочек, как и все другие праздники. был переходящим. Отмечался он в третий день месяца яёй (третья луна). Сейчас у него строго фиксированная дата — 3 марта. Сегодня все японские девочки прихорашиваются, лакомятся, получают подарки и любуются куклами "хина-нингё" (этими куклами только любуются, ими нельзя играть). И если кто-то из моих читательниц сегодня захочет устроить себе праздник, то имеет на это полное право. Ведь все мы в душе немного дети.

@темы: "сезоны", "легенда и символ"

---

Февраль. Жужжать пчелой и плакать

Вчера в дом залетела пчела.
Февраль на дворе

@темы: "сезоны"

---

Веснозимь

Вчера выпал снег — может быть, последний в этом году. Сегодня за одним окном лежат белые холодные блюдца с просыпавшимся вокруг них сахаром, их старательно обходят уличные коты — наши коты совсем не любят снег. А за другим окном курчавится молодая травка. Веснозимь.
Валькирия сопит во сне, закутав нос лапами. Как будто маленький ребенок, уставший озоровать. А вокруг — огромное пространство тишины, задумчивой хмари, выцветших красок и предчувствия чего-то очень хорошего. Верный признак того, что начинается февраль.

@темы: "сезоны"

---

Январь дал дрозда

Неделю назад впервые в этом году запел дрозд. Вчера его тоже слышала.
Такой вот январь

@темы: "сезоны"

---

Ниссе и все-все-все

Шведский художник Леннарт Хелье (Lennart Helje) родился очень далеко от ниссе, троллей, йольских котов и прочей Скандинавии. Но там, где он родился, тоже хватало простора для воображения. Потому как город Лима, он — в Андах, и там есть свои коты— ягуары, и свои тролли и гномы населяют уступы гор. И таки тоже бывает холодно и снежно. Можно смело утверждать, что тема зимы и духов, населяющих зимний мир, сопровождала художника с первого дня его жизни. И, когда он вернулся домой, в Швецию, ему легко получилось перейти из одного снежного дня в другой.
Хелье — художник-иллюстратор, автор рисунков к волшебным книгам. Его работы настолько добрые — немудрено, что они попали на открытки ЮНИСЕФ и разных благотворительных организаций, а еще на почтовые марки Швеции. Кроме гномов-ниссе в красных колпачках, у Хелье всегда фигурируют животные и птицы: коты, лисы, белки, сороки. И с какой же любовью они изображены!

@темы: "сезоны", "давайте будем нести искусство людям", "легенда и символ"

---

Солнцележание

Сегодняшний день лучше бы назвать днем солнцележания. Солнце к концу года устало, "выгорело" на трудовой вахте. Оно ведь — без выходных и праздников, только ночью и есть время перевести дух, выпить, смотря по сезону, сидра или глинтвейна, попыриться в монитор. И раз уж нет выходных,то хотя бы в конце года можно позволить себе сильно укороченный рабочий день. Поваляться, наконец, под одеялом из пушистых зимних облаков, слушая, как йольский кот мурлычет тебе загадки.
Вот, кстати, и загадки. Какой же Йоль без них? Я придумывала загадки, чтобы порадовать м немного согреть вас сегодня Надеюсь, хотя бы отчасти у меня это получится)) С днем солнцележания всех празднующих и просто прочитавших этот пост!

Сама в прорехах, а хозяину новую одежку справила.
В дырах, а не рвется, лазеек много, а не проскользнуть.

Явился щеголь в дом, весь одет серебром. Серебро с него сорвали и выбросили, а щеголя на обед пригласили – всем по вкусу пришелся.

Солнце по зимнему лесу бежит, шуба на нем, как лучи, блестит.
Никогда не гаснет, ночью не спит — на курятник это солнце глядит.

Пока рыжий — молодой, ну, а в старости — седой.
Молодой — как жар, старый — как шар.
Молодой для девчонок — корона, старого топчут без урона,
а он по воздуху летит, молодым снова стать норовит.

Огромное чудо идет ниоткуда.
Глаза — как луна, хвост — словно ель.
Зубы — волчьи, дыханье — метель.
Коль дома грязно, нет новых носков —
съест он тебя, и будет таков.

Леннарт Хелье. Ниссе и кот

@темы: "сам себе праздник", "сезоны", "легенда и символ"

---

Город в реке декабря

С наступлением ночи город становится похож на сома, спящего в темной придонной воде. Где-то высоко, под ледяной коркой зимнего неба, медленно, сонно движется облачная река, и сны огромной рыбы-города плывут вместе с ней в камышовые, туманные заводи нового года.

@темы: "сезоны"

---

Снег выпал

А у нас снег выпал! Первый!

@темы: "сезоны"

---

Фарфоровый мир

Холод лепит фарфоровый мир , расписывает его шелково-голубым, бархатно-серым, кисейно-белым тонами. Холод стирает контуры, приглушает звуки, растирает пальцами солнечный свет до состояния золотистой пыли. Зыбкая призрачность бесснежной зимы, зябкая фантасмагория, где солнце безвидно и скрыто в тумане, как в добытийном хаосе, но разлапистые, медного оттенка листья светятся ярче уличных фонарей, стены домов выбелены, как холсты в старину, ночным легким морозом, а на лицах прохожих временами вспыхивают немного растерянные и оттого добрые улыбки. Так улыбаешься всегда внезапному для нас холоду и своим мыслям о тепле, которое ждет дома. Дома всегда ждет тепло - семейного обеда, разговоров, объятий. Или памяти обо всем этом, такой же фарфоровой и хрупкой, как бесснежная зима.

@темы: "сезоны"

---

Первый

С первым календарным днем зимы!
Кстати, вот, о календаре. Он везде и всюду разный, потому и зима везде и всюду наступает по-разному. Например, в Исландии зима традиционно начиналась еще в конце октября и, кроме Йоля, включала в себя много других любопытных праздников. Например, День овечьих голов. В зиму исландцы резали овец и занимались заготовкой мяса. Первыми в очереди были, как мы понимаем, потроха, а головы откладывали совсем на потом, когда все остальное уже закоптили, засолили и нашпиговали. Конец трудов мясоедческих знаменовался общим обедом хозяев и работников, на котором угощались вареными головами барашков. Отсюда и название праздника. День этот, само собой, не был строго фиксированным, потому мог выпадать на разные даты общепринятого григорианского. В том числе, и на 1 декабря.
А на другом конце света, в Японии, где в старину обожали астрологию и всяческие гадания, 1 декабря — это "сякко", день, когда удачны только несколько часов до полудня. В остальное время лучше съесть печеньку, поиграть с котиком и попыриться в монитор.
У нас в Узбекистане в древности был распространен солнечный зороастрийский календарь, по которому начало зимы совпадает с декабрем. Месяц этот посвящен покровителю огня Атару. Закономерно: дни становятся короче и холоднее, самое время подвигаться ближе к огоньку. В VIII веке в Среднюю Азию пришел мусульманский лунный календарь, но древние праздники и обычаи остались. В том числе, обычай "зимних писем". О, это очень любопытно. И страшно разорительно. Дело в том, что ваши друзья могли написать вам письмо, где в шутливой форме и часто хорошим таким классическим восточным стихом потребовать от вас накрыть им стол — потому что снег пошел и надо это дело отметить. И вы не имели права послать их в ответ, даже хорошим восточным стихом. Прав у вас в данном случае вообще не было, кроме одного — идти накрывать стол. Иначе вы — позор семьи, рода, махалли и далее везде, смотря по статусу. Обычай продержался чуть не до начала XX века, но потом сошел на нет. Сейчас узнать о нем можно только из исторических источников.
Я подозреваю, что не только в каждой стране, но и в каждом регионе внутри страны были свои сроки прихода зимы и свои обряды. с ними связанные. Если кто знает, помнит, видел — поделитесь))

@темы: "сезоны"

---

С тыквой по жизни

Хеллоуин, Самайн, День мертвых — всем, кто празднует и отмечает, мои пожелания тепла и уюта, щедрых дней и веселых вечеров. Пусть пасмурно будет на улице, но не на душе
*А вы покормили хелавинских котиков?*

@темы: "сам себе праздник", "сезоны"

---

Межевые камни. Октябрьский вечер

Над городом плывут сумерки, спокойные, теплые, ласково-мечтательные. Если смотреть на облака, подсвеченные розовым, можно поверить, что ты на берегу южного моря.
Октябрьский вечер сгущается, словно шашлычный дым, такой же плотный – плотский – дразнящий, обещая простые и понятные удовольствия. Морской бриз уступает место влажной городской зябкости. Люди на улицах ускоряют шаг, пробегают магазины как спринтер стометровку. «Пакет нужен? Скидочная карта есть?» Пакет не нужен, карта летит в руки кассира как арбалет от Гретель к Ганзелю. Быстрей домой, к ужину, семье, играм с детьми, смеху, что слышен из-за каждой стены, к плотному, плотскому, аристофановскому, раблезианскому осеннему счастью. Если сентябрь напоен суфийской невесомостью, нисходя из сферы небесного, то октябрь – это круг земной, сытной, добродушной жизни, не идущей дальше домашних забот. В этом домовитом добродушии, по закону отражения миров, есть что-то сказочное, ирреальное. По дымчатому небу летят грачи, так похожие на птиц Эдгара По, и в их голосах слышится гипнотическое «текели-ли». Темные стены домов кажутся межевыми камнями волшебных перекрестков. Соседка, кормящая котов, похожа на Фрейю: сейчас покормит, запряжет в повозку и умчится в Асгард. Из нарочито желтой, почти бутафорской листы выглядывают три маленьких круглых плода. То ли последняя айва, то ли яблоки Гесперид, то ли персики бессмертия с горы Пэнлай. Чей-то силуэт мелькает на дорожке между домами, и ты совсем не удивишься, если в руках у него окажется пионовый фонарь. Осенью границы размыты дождями и сумеречным иллюзорным светом, так что, легко ошибиться, приняв отражение за подлинник, и наоборот.

@темы: "сезоны"

---

Флинт

Прошел дождь, заметно похолодало. Я закрываю окна не только на ночь, но и днем. Валькирии это не нравится. Ей тесно в нашем "Наутилусе" с задраенными люками. Она не хочет смотреть на проплывающий мир сквозь иллюминаторы. В какой-то из прошлых жизней Валькирия была флибустьером. Ей нужны простор, свежий ветер, полная свобода от обязательств и драки с уличными котиками. Если бы кошки носили одежду, она потребовала бы синий камзол, бандану, треуголку поверх банданы и пояс с кортиком. Если бы рядом была "Подзорная труба", мне пришлось бы каждый вечер уносить ее оттуда на руках, а она орала бы: "Йо-хо-хо и бутыла рома!" — и поминала всех чертей в пекле. Может быть, Флинт и впрямь переродился в кошку и достался мне, памятуя о том, как я зачитывалась "Островом сокровищ"?
Мои подозрения подтверждает любовь Валькирии к сундуку. Она укладывается на него, растягивается пузом вверх в любую погоду и сладко улыбается. Если я подхожу в это время слишком близко, меня бьют по руке грифоньими когтями
(нет кортика? Флинт обзаведется грифоньими когтями и будет шумно выгрызать их по ночам, чертыхаясь и сплевывая). "Не трожь, это мое сокровище!" — предупреждает Валькирия, и зеленые глаза сверкают в электрическом свете. У Флинта цепкая память, он помнит все, что было много жизней назад.
Впрочем, даже Флинт способен оценить специально купленное для него детское одеялко. Подушка ему надоела, а тут обновка, сэр! И капитан снисходит к подарку: залезает в сложенное одеялко, как открытка в конверт, и оглушительно мурлычет. Добыча что надо, парни, можно зимовать!
P.S. В нынешнем Флинте даже я не узнаю перепуганную вечно беременную кошечку, что рыдала на весь подъезд, выпнутая на улицу своими недохозяйками. Неполных три года нормальной жизни — и вот вам, метаморфозы круче овидиевых.

@темы: "Валькирия", "сезоны", "котишки"

---

"Курица"

Раннее утро. Настолько сумеречное, что молодой, еще не нагулявшийся вампир может без опаски лететь между домами к родному гробу.
Дождь собирается, как барышня на первое свидание - нервно, сбивчиво и растерянно. Небо лениво тучкуется. Солнце с линии горизонта пытается разогнать тучи веником, но до облаков еще высоко, у него ни луча не выходит. Облака нехотя перебираются подальше от летящего в них веника и продолжают тучковаться.
За окном ветреный покой, накрапывающее блаженство. Открыть глаза... закрыть... уснуть и видеть сны...
"Куда-а?!...х-тах-тах..." Благостную тишину разрывает кудахтанье. Отчетливое, близкое, способное напугать своей внезапностью даже молодого вампира.
Сны разлетаются стайкой вспугнутых капустниц. Откуда здесь курица? С тех пор, как съехал мой сосед по прозвищу Голубятник, во всей округе не было ни одного цыпленка, даже KFC. Неужто кто-то опять закурил?
Осторожно выглядываю в окно, боясь обнаружить под ним беспризорную курицу. Мало мне кошек, с которыми я хоть знаю, как обращаться. А что делать с курицей? Захочет ли она спать на подушке? Нужна ли ей когтеточка? Приучена ли она к лотку?
Оглядываю пустырь, в который заботами нескольких сменявших друг друга ЖЭКов превратилось некогда зеленое пространство. Курицы нет.
Зато есть майна.
Она проснулась первой и сейчас весь пустырь ее владение. Майна гордо вышагивает под мелким, наконец, решившимся хоть на что-то, дождем. Вышагивает и кудахчет.
Во все майнушное горло. От всей майнушкиной души.
Майны умеют кудахтать. Живите теперь с этим.

@темы: "сезоны"

---

Между летом и тишиной

Деревья начинают желтеть. Одно у дороги ровно наполовину желтое и наполовину зеленое - ни дать ни взять, авангардисты баловались. По небу плывут большие, как киты, облака с темным брюхом и ослепительно белыми боками. Солнце щекотит их пальцем-лучом. Облака переворачиваются на спину и ловят палец пушистыми лапами. Солнце смеется и запускает обе руки в клубящуюся стаю. На землю льется свет, окрашенный соком хурмы, - все оттенки оранжевого, розового, прозрачно-желтого. Люди, дома, деревья, машины - всё залито хурмой, словно мир превратился в банку компота, приготовленную для зимнего хранения. Сентябрь - генеральный прогон осени. Еще немного, и состоится премьера. А пока можно пить нектар тепла, свежести и света, запоминая на весь оставшийся год вкус времени между летом и тишиной.

@темы: "сезоны"

---

Как Меря тишину вернул

С днем осеннего равноденствия всех, кто празднует Мабон, Дервизу или Сюбун-но-хи. Сытого вам счастья, как любит говорить один из моих персонажей. А также сил, вдохновения, радостей и сладостей *опять меня на жрать-жрать потянуло *

Маленький подарок к Равнодню Сказка получилась большая, но, надеюсь,

нескучная

С чудью у Мери новая жизнь пошла. Раньше он о жилье своем не заботился – зачем? Главное, чтобы звезды да сказки под рукой были, остальное неважно. А вот о чуди заботиться надо. Она хоть из леса, а тепло любит. Чтобы тепло было, пойдет Меря в дубраву, в березняк, в осинник – наберет хвороста. Домой вернется – очаг растопит. Пойдет на реку, сделает прорубь – рыбы наловит. Заглянет к соседям, даст отрез тишины, – они ему овса, ржи, репы отсыпят. Сварит Меря уху, кашу, испечет блины – накормит чудь. Чудь половину съест, остальное Мере подвигает. Так и Меря заодно поест. Потом сидят на лавке. Меря корзины плетет, песни поет, сказки рассказывает. Чудь клубком свернется и спит, или перья чистит и урчит довольно. Соседи тоже довольны: жены на мужей не кричат, свекрови на невесток не ворчат, даже яблоню, что растет в одном дворе, а ветви в другой двор свесила, никто не делит. Благодать!
Только полная благодать в раю бывает, а на земле то одно случится, то другое стрясется. Вот и стряслось. Возвращается раз Меря с рыбалки и еще на подходе к селищу слышит шум. Кричат как будто. Подходит ближе – что за напасть?! – в одном сурте жена на муже скалкой кафтан выбивает, в другом муж жену гоняет, в третьем золовка снохе в волосы вцепилась, в четвертом братья наследство делят, уже драться начали. Крики, ругань, суматоха – ничего не разобрать.
Хотел Меря узнать, что происходит, да никто ему не отвечает, все заняты. Тут мимо него мальчишка бежит, санки свои природные почесывает – видно, стегнула мать розгой.
– Что случилось? – спрашивает его Меря. – Куда вы тишину подевали?
– Украли тишину, – бурчит мальчишка. – Приходил кто-то ночью и всю забрал. А кто он был, никто не знает. Может, леший, может, сам Черный Змей..
Сказал мальчишка и дальше побежал.
Меря в свой сурт заторопился. Пришел, кинулся к ларю, в котором тишина лежала – нет тишины! Весь запас злодей безымянный выкрал.
Призадумался Меря.
– Чудь, – говорит, – твои нюх и слух не сравнить с человечьими. Ты должна была вора почуять. Приходил ночью кто-нибудь?
Чудь нахохлилась и зачухала обиженно: «Чудь! Чудь!»
Мол, в чем это ты меня подозреваешь?
Меря больше расспрашивать не стал. Не хватало еще, чтобы и они поссорились. Посмотрел внимательно по всем углам. Сделать это было легко – сурт почти пустой. Много у Мери только связок со звездами, что с потолка свисают – одни повыше, под самой крышей, другие пониже, головой можно задеть. А за одну связку клок странной шерсти зацепился. На перья чуди не похож – жесткий, как сухой зимний куст, колючий, как ночная вьюга, тусклый, как весенний лед.
Хотел Меря этот клочок снять, рассмотреть поближе. Протянул руку, а чудь как сорвется с места, хвать клочок в клюв и – пропала! Только кончик хвоста у Мери перед глазами мелькнул. Попытался Меря чудь за него ухватить – рука в пустоту провалилась.
Мере к пустоте не привыкать – у него в ларях и желудке частенько пусто бывало. Не стал он руку отдергивать, а запустил еще и другую. Потянул в разные стороны. В ответ заскрипело, будто открылась старая дверь. Меря и шагнул в эту дверцу.
За спиной стук сухой раздался. Это дверь за ним захлопнулась. Огляделся Меря – ничего не видно. Вокруг то ли дым, то ли туман плавает. Сделал Меря шаг – чувствует, что сам как будто плывет в этом тумане. Не иначе, попал он в Реку-за-Краем. Ту, что раз в жизни переходят.
Раз на раз не приходится, решил Меря. А если начал плыть, плыви дальше.
Привычно плыть не получалось. Как ни колоти туман руками и ногами, все равно опоры нет. Вокруг – пустота, хоть и крашеная.
Пусть сама несет, решил Меря. Перевернулся на спину, руки на груди сложил, глаза закрыл. Чувствует – пустота его подхватила и, в самом деле, понесла. И так Мере спокойно вдруг сделалось. Устроился он поудобнее и задремал. Плывет, а ему сны снятся разноцветные, радостные, как весенние цветы. Даже пахнут по-весеннему. И кажется Мере, что сам он вот-вот расцветет – из веснушек лютики полезут, а волосы ветреницей рассыплются, руки-ноги подснежниками прорастут. Станет Меря весенним лугом. Будут девушки на нем венки плести, песни петь, будут коровы на нем траву щипать, а пастух Кётя – шутки шутить да игры выдумывать. Чудак он, Кётя… Чуднее его только чудь…
Тут Меря встрепыхнулся, глаза открыл. Вспомнил – он же здесь не просто так! Ему чудь выручать надо.
А река все несет. Так ведь насовсем унести может. Выбраться бы из нее. Только как?
У всех рек берега есть, даже у Реки-за-Краем. Одна беда – добраться до этого берега не на чем, и доплыть не получается, течением все одно на середину сносит.
Приподнял Меря голову, повертел – по-прежнему один дым вокруг.
Что есть, из того и плесть, подумал Меря. Потянул за дым – вытянулся дым в толстую нитку. Меря ухватил дыма побольше – вытянул тонкую веревку. Снова ухватил, еще больше, и получилась у него веревка толстая, основательная. Размахнулся Меря, кинул наугад в туман. Веревка натянулась. Меря ее руками-ногами обхватил и стал по ней на другой берег перебираться. Скоро, однако, веревка закончилась, а туман остался. Меря опять дыму хвать! Снова веревку свил. Так и полз, веревка за веревкой, всё дальше. Один раз не рассчитал малость, чуть не порвалась веревка, еле успел новую вытянуть.
Отдышался немного, пополз снова – чует, штанами снизу за что-то зацепился. Провел Меря рукой, а кто-то как вопьется в него зубами! Меря так и свалился с веревки, прямо на твердую землю. Добрался, значит, до берега.
На том берегу жила Белая Собака. Это она, Мерю увидев, за штаны его ухватила, а потом за руку укусила.
Стоит Белая Собака над Мерей, рычит – огромная, сердитая, глаза желтые, клыки как у Древнего Зверя, ну те, что находят иногда в полунощной земле. И эти самые клыки норовит она в Мерю вонзить.
– Сытого тебе счастья! – отвечает Меря на ее рычание. – Не поделишься ли им, не угостишь ли чем вкусным, тетушка Белая Собака?
Белая Собака так удивилась, что на задние лапы присела от неожиданности, зажмурилась и головой повертела. Со времен Первого Хозяина и Первой Хозяйки не бывало, чтобы кто ее тетушкой назвал.
– Ну как же, – пояснил Меря, садясь. – Ты мне руку до крови прокусила, так что мы с тобой кровные теперь. Кровными врагами быть не можем: я на тебя не в обиде, да и тебя не обидел. Значит, мы кровные родственники. Ты мне – почтенная тетушка, я тебе – почтительный племянник. Скажи мне, тетушка, живет ли здесь кто, кроме тебя?
Белая Собака встала, рыкнула снисходительно, словно и впрямь тетушка, – вперед пошла. Меря за ней.
Вывела его Белая Собака на зеленый луг, весь цветами усеянный. Над лугом птицы поют, среди цветов сидят три девушки, одна краше другой, – плетут венки. Увидели Мерю – подбежали, за руки взяли, все венки на него надели, так что он как будто в княжеской шапке стал, высоченной да разноцветной. Усадили на зеленую траву, медовым хлебом угощают, молоком парным, ягодами спелыми.
– Оставайся у нас, – говорят. – Ты нам полюбился. Станешь одной из нас мужем, а другим – милым братцем.
– Спасибо за честь, – поклонился Меря красавицам, – только мне ее не снесть. Мне чудь бы выручить и в наши сурты тишину вернуть. А вы себе мужей получше найдете. В доме у меня пусто да голо, я звезды считаю да о сказках мечтаю. Зачем вам такой недотепа?
Посерьезнели красавицы. Перестали улыбаться.
– Останься по-доброму, – говорит старшая из сестер, – а не то мы матушке пожалуемся. Худо тебе будет.
Снова поклонился девушкам Меря:
– Худо ли, хорошо – там видно будет, а мне в дорогу пора.
Хлопнула тогда старшая в ладоши, и все трое запели, да так жалобно, словно над покойником плачут. Зашумел над ними ветер, пригнулась к земле трава, разлетелись птицы. Смотрит Меря – мчится к лугу темное облачко. Все ближе, ближе, вот оно уже с грозовую тучу, а вот все вокруг собою покрыло, мгла сделалась, ничего не разобрать.
– Ты кто такой, чтобы меня тревожить, дочерям моим обиду чинить?! – завыла мгла. – Сейчас же выполни, что они хотят, а то умрешь тут же, скорой смертью.
Догадался Меря, что говорит с ним старуха Скоросмертица. Поклонился и ей.
– Не обижал я твоих дочек, матушка Сокросмертица. Наоборот, добра им желаю. Они хотят, чтобы я из них жену себе выбрал, а я говорю, что им мужья получше нужны. Сама посуди, какой я тебе зять? Что с меня взять? Вот и тетушка моя, Белая Собака, тебе то же скажет.
Мгла замолчала, и в молчании том оторопелость слышалась.
– Ты Белой Собаке племянник? – наконец, обрела дар речи Скоросмертица.
– Мы с ней кровная родня, – подтвердил Меря.
– Тогда впрямь мне зятем быть не можешь, потому как и мне племянник. Нет у нас обычая внутри рода родниться.
–Так и я говорю, – подхватил Меря, – плохой обычай. Дочери твои пусть из другого рода себе мужей найдут. А меня отпусти, мне чудь искать надо. Не подскажешь ли, как ее найти?
– Чудь… – задумалась Скоросмертица. – Мне она не встречалась. Можно у средней нашей сестры спросить, Долгосмертицы. Может быть, она знает.
Подхватила мгла Мерю и унеслась с ним быстрее урагана. Моргнуть Меря не успел, очутились они посреди болота. Все болото бурой ряской покрыто, белесые пузыри со дна поднимаются-лопаются, полусгнившие деревья в бурой воде стоят, и ничто нигде не шевельнется, всё неподвижное и беззвучное. Даже пузыри лопаются бесшумно.
– Эй, сестра, спишь ли? – позвала Скоросмертица. – Не встречалась ли тебе чудь?
– Не встречалась, – вздохнуло болото.
– Значит, и Долгосмертица не знает, – промолвила мгла. – Можно еще к нашей старшей сестре слетать, Лютосмертице.
– Благодарю, матушка, – вежливо отказался Меря. – Дальше я как-нибудь сам.
– Тогда иди, куда ноги идут, – посоветовала мгла. – Может, что выведаешь. А может, и нет. Мир-за-Краем велик, даже смерть его не весь знает.
Сказала, отпустила Мерю и умчалась.
Остался Меря среди равнины, такой плоской, словно на ней тесто разделывают. Только один камешек-пупырышек у ног Мери торчит, еле заметный. От него тропинка бежит, тоже еле видная. Ступил на нее Меря – тропинка бежит себе дальше. Меря на ней стоит, вокруг поглядывает, песенку насвистывает. Так и бежала тропинка, пока не уперлась в высокую гору.
Поглядел Меря на гору – она ровная, гладкая, блестящая, словно зеркало. Нигде трещинки не видать. Поглядел под гору – там лаз узкий чернеется. Меря в этот лаз протиснулся, и вывел его лаз к селищу не селищу, стойбищу не стойбищу: вся земля буграми взрыта, поверх бугров дерн положен, а в бугры лазы ведут, каждый лаз камнем привален. Меж бугров снуют диковинные шары, все в мохнатой шерсти. Шерсть жесткая, как сухой зимний куст, колючая, как ночная вьюга, тусклая, как весенний лед. Понял Меря, откуда тот клок взялся, что чудь у него из рук вырвала.
Пригляделся: у шаров ноги-руки есть и даже головы различить можно. Это они только с виду совсем круглыми показались.
– Сытого вам счастья! – пожелал Меря моховикам. – Вы, люди добрые, чудь тут не видели?
Люди добрые разом встрепенулись, и на Мерю накинулись. Повалили, связали. Стоят над ним, лопочут непонятное. Решают, верно, что дальше делать.
Вот незадача, подумал Меря. Даром, что я племянник Белой Собаки, а пропаду среди каких-то совсем скучных бугров.
Только подумал, глянь – мчится Белая Собака. Пасть разинула от подножия горы до самой ее макушки, хочет моховиков проглотить.
Те, понятно, испугались, между бугров своих мельтешат, верещат что-то.
– Тетушка Белая Собака! – крикнул связанный Меря. – Подожди их есть! Вдруг они про чудь знают?
Тетушка пасть прикрыла, потом вдруг ощерилась, подкатила к Мере лапой самый большой шар.
– Говори! – приказывает.
Шар тот оказался старейшиной моховиков.
– Ну… это.. – замялся старейшина. – Мы.. это…
Свистнул, бок почесал и руками развел.
– Ага… – поддакнули другие моховики. – Мы это…
И тоже руками развели.
Белая Собака зарычала.
– Мы хотели немножко взять, – заторопился старейшина. – Хорошо же, когда не кричит никто, не ссорится… Нечаянно все взяли…
Старейшина вздохнул. За ним вздохнули разом все моховики.
– Так это вы тишину стащили? – по-прежнему связанный Меря тоже вздохнул, только с облегчением. – В рот попалось, что лбом не доискалось. Зачем же вам так много тишины? Четверти бы на всех хватило. И вам хорошо, и мы бы без доли не остались.
– Пожадничали… – уныло протянул моховик и отчаянно заскреб по левому боку.
– Прощения у тебя просит, – пояснила Мере Белая Собака. – Простишь?
– Пусть сначала половину тишины вернут, – решил Меря.
– Мы всё вернем, – покаянным голосом проговорил старейшина.
– Всё, – теми же голосами подтвердили моховики.
– Старейшиной тебя сделаем, – продолжал умильно старейшина. – Будешь
среди нас самым моховитым моховиком.
– Спасибо за доброту, только мне старейшинство не нужно, – отказался Меря. – Но почему же вас чудь не учуяла?
– Учуяла, – ответил старейшина, опять почесывая бок. – Промолчала только. Не выдала. На озере за нашим селищем с незапамятных времен ее родичи гнездятся. Раз в триста лет детенышей выводят. Отсюда молодая чудь на все стороны света разлетается. И она тут родилась. Потому мы тут все друг другу родные.
– А где же она теперь? – встрепенулся Меря.
– На озере, – пояснил старейшина. – Решила улететь к своим, в Мир-за-Краем, подальше от расспросов да подозрений.
– Чудные вы все, – вздохнул Меря. – Может, теперь меня развяжете, раз все равно все рассказали?
Моховики Мерю развязали, к озеру сбегали, чудь кликнули. Схитрили, конечно, про Мерю не сказали. Сказали – дело, мол, есть.
Чудь явилась. Как Мерю увидела, нахохлилась сначала, топорщиться начала.
– Чудь, ты что, меня не признала? – говорит Меря, а сам улыбается во весь рот. – Идем домой, а, чудь? Я по тебе так соскучился – сказать нельзя.
Тут чудь к Мере как подпрыгнет! На руки взобралась, клубком свернулась, урчит тихонько, чухает: «Чудь, чудь». А из глаз что-то светлое катится, ну, словно роса или бисер.
– Не плачь, чудь, – говорит Меря, а сам носом шмыг. – Я тебя нашел. И тишина отыскалась. Вот же славно жить будем!
Моховики тем временем Мере тишину притащили, всю, до единой ниточки. Меря ее поделил поровну. Половину моховикам отдал, половину себе забрал. Все довольны остались. Только Белая Собака ворчала, что надо бы моховикам за воровство бока надрать, но Меря упросил ее отпустить всех подобру-поздорову. Моховики на радостях Белой Собаке поднесли гусей да уток и камень белый поставили, на котором в праздники выставляли ей угощение.
А когда Мерю провожать стали, старейшина порылся в меховой шубе и достал из нее яблоко, наполовину красное, наполовину желтое.
– Вот.. – протянул Мере. – Это… ну вот…
– Подарок тебе за то, что зла на них не держишь и тишину поделил поровну, – сказала за старейшину Белая Собака. – Это яблоко равного дня и равной ночи. Половина – день, половина – ночь, половина – лето, половина – зима. Доставай его дважды в год, и точно знать будешь, когда сеять, когда урожай собирать. Береги его. Смотри, не съешь по дороге!
Меря засмеялся, но яблоко, на всякий случай, поглубже за пазуху засунул. И
отправился домой. Плутать ему уже не пришлось, чудь короткий путь показала.
Вернулись они, а в селище вечер уже. В тишине вечерней брань и крики не смолкают. Грохоту, правда, поменьше стало. Видать, всё, что могли перебить и поломать, уже перебили и поломали.
Побежал Меря с чудью по селищу. Чудь клювом тишину на куски режет, а Меря во дворы закидывает. До глубокой ночи бегать пришлось. Зато, когда вышла Лосиха в небе пастись, такая звонкая да сладкая тишина настала – с самой лучшей песней не сравнить.
С той ночи замирились мужья с женами, свекровки с невестками, соседи с соседями. Помаленьку починили что разбили да поломали, и снова славно зажило селище. Меря дважды в год волшебное яблоко из ларя доставал. От соседей не скрывал, так что все сеяли теперь вовремя, и урожай собирали к сроку, и дважды в году устраивали пир да игры.
Всем хорошо – Мере с чудью еще лучше. Их звезды никто не тронул, а сказку не разобьешь, не поломаешь, она всегда целехонька. Вот я сказку вам испекла, и еще бы одной угостила, да к Мере тороплюсь. Подошло ему время яблоко доставать. Пора Равнодень праздновать.

Предыдущую сказку про чудь и Мерю можно найти

тут

hvedrung9.diary.ru/p221851258_skakzi-u-sinego-k...

@темы: "сам себе праздник", "сезоны", "рассказцы"

---

Полдень. В ожидании Рафика

Сентябрьский полдень набросил на квартал тонкое голубое покрывало. Серые замшевые тени дремлют прямо на дороге, нисколько не беспокоясь, что кто-то может нарушить их сон. Домохозяйки готовят обед и досматривают очередной сериал, незамысловатый, как детские кубики, но – «всё прямо из жизни!». Два соседа-пенсионера, обсуждавшие Олимпиаду в Париже и неведомо куда подевавшегося Рафика, разбрелись по домам, так Рафика и не дождавшись. Первоклашки уже пронеслись по улице с такой скоростью, будто их хотят догнать и вернуть в школу. Старшеклассникам еще рано, у них еще занятия, они еще с тоской смотрят в окно на манящее их футбольное поле. В полдень улица пустынна, даже погода вкуса шабли не выманит истинного ташкентца на улицу. На улице истинный ташкентец обретается вечером, совсем немного – утром, но в полдень – в полдень полагается есть, спать, читать, смотреть сериалы, играть с соседом в шахматы, если умный, или в карты, если подкидной дурак, – неторопливо вкушать жизнь, уверенно полагая, что в этом несколько однообразном гурманстве и заключен истинный ее смысл. А все остальное лишнее. За исключением Рафика. Его все же надо бы отыскать.

@темы: "сезоны"

---

Август. Манговый рассвет

Тишина. Сизые тени на доме справа. Манговые, сбрызнутые густым красновато-желтым соком восходящего солнца — на доме слева. В зеленых листьях блестит мокрое золото, ветки деревьев словно перевиты блестящими шнурами. Майны бегают по серо-сиреневому асфальту, играя в птичьи классики. Классики им не по нутру, им бы впору резинка пришлась. Кто в детстве играл в "резинку"? Вот для майн самая та игра, они бы рекорды в ней ставили и протащили в программу Олимпийских игр, но резинки у майн нет. Приходится во что-то благопристойное. Скворцы недовольно и хрипло кричат, срывая раздражение на проходящем мимо коте. Кот сонный, ему неохота связываться с майнухами. Он только прижимает уши и проскальзывает в кусты, где птицам его не достать.
Сосед совершает утренний ритуал. Голова всунута в пространство между поднятым капотом и начинкой авто, пальцы выбивают нервную дробь по металлу, взгляд сосредоточенно-обескураженный, словно машину человек видит впервые в жизни. Потом крышка капота захлопывается, человек садится за руль, машина легко и бесшумно трогается с места и скрывается за поворотом. Иногда мне кажется, что это ежеутреннее рассматривание двигателя — еще один способ привлечь внимание окружающих. Вот, а у меня машина! А у вас нет, бебебе!
По улице быстро шагает седовласый прохожий с маленьким внуком. Мальчик поминутно о чем-то спрашивает дедушку. У деда обреченно-отрешенный вид, которым он показывает: отсутствие внуков — непорядок, без них перед родней неловко и приятелям некем похвастать, а присутствие внуков — такая канитель...
Следом за ним пробегает дама с собачкой. Белая шляпка, короткие штанишки, грудь вперед, нижняя грудь — назад. Эта и с внуками разберется, и с целым миром впридачу. Собачка звонко лает, дама звонко кого-то приветствует, и долго еще серебряная ложка звенит о края стакана, наполненного манговым рассветом, пока ее не перекрывают вырвавшиеся из квартир дети со скейтами, роликовыми коньками, велосипедом и мячом наперевес.
Сразу столько детей можно увидеть только в конце августа. Когда лето заканчивается, а хочется чтобы его было на целый год. Когда младшие подросли, а старшие еще не повзрослели. Когда в город вернулись те, кого увозили к дедушкам и бабушкам в провинцию. В конце августа город превращается в королевство Матиуша Первого, где взрослым решительно нечего делать.
Удивительно, но в начале сентября это наводнение схлынет, и броуновское движение чинно вольется в школы. Словно августа и не было...

@темы: "я живу в красивом городе", "сезоны"