Демон? Это ваша профессия или сексуальная ориентация?
Посвящается героям и зрителям фильма "Город мастеров"
читать дальше Я полюбила фильм Владимира Бычкова «Город мастеров» (1965 г.) с первого просмотра, который состоялся где-то в четвертом классе. Хотя, мне думается, в любом возрасте невозможно не оценить эти резко очерченные «брейгелевские» образы, юношескую свежесть красок и поразительное сочетание наивной, как жития святых, трактовки добра (как и полагается сказке) при вполне трезвой оценке зла.
Впрочем, в детстве этот удивительно красивый фильм был для меня лишь рамой, достойным обрамлением одного героя. Нет, не метельщика Караколя, боровшегося с «покорителем и завоевателем вольного города мастеров». И не покорителя – герцога да Маликорна, красующегося на моей аватарке. Кстати, на положительных влюбленных – Караколя и красавицу Веронику – я тогда почти не обратила внимание. Главным в этой истории для меня был советник герцога, мессир Гильом. Прямолинейный, как его огромный двуручный меч, непроницаемый и молчаливый, он олицетворял надежность в двусмысленном городе, где завоеватели и завоеванные наперебой соревнуются друг с другом в искусстве обманывать и плести интриги. Он не роет яму ближнему своему, не маскирует копья под прутья дворцовой ограды и сам не маскируется. Он здесь единственный, кому нечего бояться, нечего желать и нечего терять. Открытый, непереносимо серьезный, он честно ненавидит завоеванный город и честно служит своему сюзерену. Серьезный и преданный злодей – это выглядело весьма привлекательно.
Меня до сих пор восхищает режиссерское решение надеть на Гильома белый плащ. У зрителя он должен был ассоциироваться с плащами тевтонских рыцарей и приводить на память куда более старый и тоже во многом сказочный фильм «Александр Невский» Сергея Эйзенштейна. Вот только в «Городе мастеров» этот резкий белый цвет на фоне инфернально черных силуэтов завоевателей, равно как инфернально красных силуэтов горожан, зазвучал совсем иначе. Гильом воплощает в себе рыцарский кодекс чести. Тот реальный кодекс, который отнюдь не включал в себя любовь к бедным и обездоленным (вспомним Бертрана де Борна: «Мужики, что злы и грубы, только нищими мне любы»), но всегда предполагал верность сюзерену. Мессир Гильом напоминает мне своего эпического тезку из Оранжа, который верно служил королю и перемолотил за свою жизнь не одну сотню разнообразных противников, от сарацин до тех же непокорных горожан-французов. Я имею в виду героя средневековых поэм «Коронование Людовика» и «Нимская телега» святого Гильома Оранжского.
Вот вам и различие между идеологически выдержанной советской сказкой и рыцарским эпосом: Гильом Готшальк терпит позорное поражение, а Гильом Оранжский канонизирован за свои подвиги и верность государю. И если эпический образ абсолютно достоверен, то герой авторской сказки приходит в противоречие с самим собой. У меня от «Города мастеров» вообще осталось впечатление, что его персонажи выше и больше сюжета, они из него постоянно выпирают, отсюда и несуразица всякая. Так, совершенно неубедительна сцена, где переодетый герцогом Караколь дает пощечину Гильому за его замечание насчет оторвавшейся манжеты. Эпизод не учитывает ни характер герцога, ни характер Гильома.
И уж совсем никуда не деться от надуманности и фальши финальных сцен, где воина в белом плаще сбрасывают в какую-то бочку, изображая победу восставших над покорителями и завоевателями. Создав образ эпического масштаба, режиссер вынужден буквально впихивать его в мизерное пространство фарсового действа. От этого возникает плохое ощущение: как будто хулиганящий подросток забрался в Нюрнбергский собор и пририсовывает очки маркграфу Эккегарду. Посему я игнорировала в детстве нелепый финал. В моем воображении Гильом, этот рыцарь-каноник в белом плаще, погибал одновременно со своим черным господином, погибал не от удара меча или копья, а просто потому что его жизнь – служение, и с утратой служения она утратила смысл.
***
Прошло несколько лет. Я рассталась с детской неповоротливой серьезностью и в том же фильме открыла для себя нового героя.
Я еще не прочитала «Ричарда Третьего», но с фотографии в восьмитомнике Шекспира смотрел Лоренс Оливье. Его взгляд, обращенный на кукольную леди Анну, проветривал душу насквозь, наполняя ее адреналином и жаждой авантюр.
Это был сногсшибательный Ричард. Все в нем традиционно: черный камзол, черные локоны, мертвенная бледность нарочито некрасивого лица, весь антураж, долженствующий крупными буквами выжечь на лбу последнего Плантагенета – ЗЛОДЕЙ.
А в традиционной, негнущейся словно латы схеме интриговал, обольщал, дрался за власть, увлекал за собой и погибал единственно живой во всей пьесе человек. Я чувствовала это по фотографиям: в каждой сцене светлые (в прямом смысле слова), красивые положительные герои стушевывались и становились решительно никакими, стоило появиться Ричарду.
И однажды, когда я смотрела, уж не знаю, в который раз «Город мастеров», я вдруг поняла, что «покоритель и завоеватель бывшего вольного города мастеров» - это сам Ричард. Вот его черный камзол, темные локоны и мертвенный цвет нарочито некрасивого лица. И неважно, что он сменил высокую трагедию на детскую сказку. Если он захочет, то и сказку превратит в трагедию. Имя герцога да Маликорна зазвучало как звон мечей на Босуортском поле. Меняя жанр, Ричард Плантагенет не забыл придумать себе звучное имя.
И он по-прежнему оставался ЖИВЫМ в своей артистичной неправедности, ненасытной многоликости и заведомой обреченности. Мне представляется, что блистательно сыгравший герцога Лев Лемке, как каждый комик, всю жизнь мечтал о трагической роли и тут понял, что ему предоставляется такая возможность. Его герцог восхищает. Вот он наслаждается глупостью Клик-Кляка. Вот любуется, закусив кончик перчатки, Вероникой. Вот одним движением буквально взлетает на носилки из копий и несется в погоню за Караколем. Порой он предстает в почти романтическом ореоле. На протяжении всего фильма герцог живет от всей своей черной души, вопреки тексту и задаче фильма. И так же, как мессиру Гильому, сюжет оказывается ему явно тесен.
Самое очевидное противоречие – между внешним и внутренним герцогом да Маликорном. Он ведь не просто горбун, а, по замыслу автора (Тамары Габбе), горбун инфернальный. Его черный портшез больше напоминает катафалк; замок, где все тонет в полумраке, скорее пышный склеп, чем человеческое жилище; герцог весь в черном, словно по самому себе траур носит, да и лицо у него оттенка трупного яда. По логике вещей, он должен страдать изжогой и половым бессилием, передвигаться, опираясь на трость, и ни к чему не проявлять интереса. А он с легкостью необыкновенной скачет верхом, орудует клинком, смакует вино, веселится и влюбляется с первого взгляда, словно ему шестнадцать лет.
Кстати, о возрасте. С лица герцог, мягко говоря, не юноша, как и положено всем отрицательным героям со времен Кощея. Только вот страсти и поступки его – это страсти и поступки молодого человека. Ему еще не прискучила слава, не обрыдла власть, и город этот - его первая победа. Его Аркольский мост. И Вероника – явно первая девушка в его жизни. Пожалуй, только здесь он – не Ричард. Тот леди Анну обольстил, что твой Паганини каприччио сыграл. А герцог ведь толком не знает, как с Вероникой обращаться: то ли просить, то ли приказывать, пробует то и другое, пытается играть с ней в кошки-мышки, а оказывается чуть ли не в роли побитой собаки. Такое только в молодости случается.
Таким он и остается для меня – больше романтик, чем хотел бы в этом признаться режиссер. И кажется я знаю, почему Бычков так настойчиво игнорирует логику образа в угоду логике жанра. Потому что если следовать логике этих образов, то сказку придется аккуратно перечеркнуть и взяться за создание пятиактной трагедии. А такая уже существует.
читать дальше Я полюбила фильм Владимира Бычкова «Город мастеров» (1965 г.) с первого просмотра, который состоялся где-то в четвертом классе. Хотя, мне думается, в любом возрасте невозможно не оценить эти резко очерченные «брейгелевские» образы, юношескую свежесть красок и поразительное сочетание наивной, как жития святых, трактовки добра (как и полагается сказке) при вполне трезвой оценке зла.
Впрочем, в детстве этот удивительно красивый фильм был для меня лишь рамой, достойным обрамлением одного героя. Нет, не метельщика Караколя, боровшегося с «покорителем и завоевателем вольного города мастеров». И не покорителя – герцога да Маликорна, красующегося на моей аватарке. Кстати, на положительных влюбленных – Караколя и красавицу Веронику – я тогда почти не обратила внимание. Главным в этой истории для меня был советник герцога, мессир Гильом. Прямолинейный, как его огромный двуручный меч, непроницаемый и молчаливый, он олицетворял надежность в двусмысленном городе, где завоеватели и завоеванные наперебой соревнуются друг с другом в искусстве обманывать и плести интриги. Он не роет яму ближнему своему, не маскирует копья под прутья дворцовой ограды и сам не маскируется. Он здесь единственный, кому нечего бояться, нечего желать и нечего терять. Открытый, непереносимо серьезный, он честно ненавидит завоеванный город и честно служит своему сюзерену. Серьезный и преданный злодей – это выглядело весьма привлекательно.
Меня до сих пор восхищает режиссерское решение надеть на Гильома белый плащ. У зрителя он должен был ассоциироваться с плащами тевтонских рыцарей и приводить на память куда более старый и тоже во многом сказочный фильм «Александр Невский» Сергея Эйзенштейна. Вот только в «Городе мастеров» этот резкий белый цвет на фоне инфернально черных силуэтов завоевателей, равно как инфернально красных силуэтов горожан, зазвучал совсем иначе. Гильом воплощает в себе рыцарский кодекс чести. Тот реальный кодекс, который отнюдь не включал в себя любовь к бедным и обездоленным (вспомним Бертрана де Борна: «Мужики, что злы и грубы, только нищими мне любы»), но всегда предполагал верность сюзерену. Мессир Гильом напоминает мне своего эпического тезку из Оранжа, который верно служил королю и перемолотил за свою жизнь не одну сотню разнообразных противников, от сарацин до тех же непокорных горожан-французов. Я имею в виду героя средневековых поэм «Коронование Людовика» и «Нимская телега» святого Гильома Оранжского.
Вот вам и различие между идеологически выдержанной советской сказкой и рыцарским эпосом: Гильом Готшальк терпит позорное поражение, а Гильом Оранжский канонизирован за свои подвиги и верность государю. И если эпический образ абсолютно достоверен, то герой авторской сказки приходит в противоречие с самим собой. У меня от «Города мастеров» вообще осталось впечатление, что его персонажи выше и больше сюжета, они из него постоянно выпирают, отсюда и несуразица всякая. Так, совершенно неубедительна сцена, где переодетый герцогом Караколь дает пощечину Гильому за его замечание насчет оторвавшейся манжеты. Эпизод не учитывает ни характер герцога, ни характер Гильома.
И уж совсем никуда не деться от надуманности и фальши финальных сцен, где воина в белом плаще сбрасывают в какую-то бочку, изображая победу восставших над покорителями и завоевателями. Создав образ эпического масштаба, режиссер вынужден буквально впихивать его в мизерное пространство фарсового действа. От этого возникает плохое ощущение: как будто хулиганящий подросток забрался в Нюрнбергский собор и пририсовывает очки маркграфу Эккегарду. Посему я игнорировала в детстве нелепый финал. В моем воображении Гильом, этот рыцарь-каноник в белом плаще, погибал одновременно со своим черным господином, погибал не от удара меча или копья, а просто потому что его жизнь – служение, и с утратой служения она утратила смысл.
***
Прошло несколько лет. Я рассталась с детской неповоротливой серьезностью и в том же фильме открыла для себя нового героя.
Я еще не прочитала «Ричарда Третьего», но с фотографии в восьмитомнике Шекспира смотрел Лоренс Оливье. Его взгляд, обращенный на кукольную леди Анну, проветривал душу насквозь, наполняя ее адреналином и жаждой авантюр.
Это был сногсшибательный Ричард. Все в нем традиционно: черный камзол, черные локоны, мертвенная бледность нарочито некрасивого лица, весь антураж, долженствующий крупными буквами выжечь на лбу последнего Плантагенета – ЗЛОДЕЙ.
А в традиционной, негнущейся словно латы схеме интриговал, обольщал, дрался за власть, увлекал за собой и погибал единственно живой во всей пьесе человек. Я чувствовала это по фотографиям: в каждой сцене светлые (в прямом смысле слова), красивые положительные герои стушевывались и становились решительно никакими, стоило появиться Ричарду.
И однажды, когда я смотрела, уж не знаю, в который раз «Город мастеров», я вдруг поняла, что «покоритель и завоеватель бывшего вольного города мастеров» - это сам Ричард. Вот его черный камзол, темные локоны и мертвенный цвет нарочито некрасивого лица. И неважно, что он сменил высокую трагедию на детскую сказку. Если он захочет, то и сказку превратит в трагедию. Имя герцога да Маликорна зазвучало как звон мечей на Босуортском поле. Меняя жанр, Ричард Плантагенет не забыл придумать себе звучное имя.
И он по-прежнему оставался ЖИВЫМ в своей артистичной неправедности, ненасытной многоликости и заведомой обреченности. Мне представляется, что блистательно сыгравший герцога Лев Лемке, как каждый комик, всю жизнь мечтал о трагической роли и тут понял, что ему предоставляется такая возможность. Его герцог восхищает. Вот он наслаждается глупостью Клик-Кляка. Вот любуется, закусив кончик перчатки, Вероникой. Вот одним движением буквально взлетает на носилки из копий и несется в погоню за Караколем. Порой он предстает в почти романтическом ореоле. На протяжении всего фильма герцог живет от всей своей черной души, вопреки тексту и задаче фильма. И так же, как мессиру Гильому, сюжет оказывается ему явно тесен.
Самое очевидное противоречие – между внешним и внутренним герцогом да Маликорном. Он ведь не просто горбун, а, по замыслу автора (Тамары Габбе), горбун инфернальный. Его черный портшез больше напоминает катафалк; замок, где все тонет в полумраке, скорее пышный склеп, чем человеческое жилище; герцог весь в черном, словно по самому себе траур носит, да и лицо у него оттенка трупного яда. По логике вещей, он должен страдать изжогой и половым бессилием, передвигаться, опираясь на трость, и ни к чему не проявлять интереса. А он с легкостью необыкновенной скачет верхом, орудует клинком, смакует вино, веселится и влюбляется с первого взгляда, словно ему шестнадцать лет.
Кстати, о возрасте. С лица герцог, мягко говоря, не юноша, как и положено всем отрицательным героям со времен Кощея. Только вот страсти и поступки его – это страсти и поступки молодого человека. Ему еще не прискучила слава, не обрыдла власть, и город этот - его первая победа. Его Аркольский мост. И Вероника – явно первая девушка в его жизни. Пожалуй, только здесь он – не Ричард. Тот леди Анну обольстил, что твой Паганини каприччио сыграл. А герцог ведь толком не знает, как с Вероникой обращаться: то ли просить, то ли приказывать, пробует то и другое, пытается играть с ней в кошки-мышки, а оказывается чуть ли не в роли побитой собаки. Такое только в молодости случается.
Таким он и остается для меня – больше романтик, чем хотел бы в этом признаться режиссер. И кажется я знаю, почему Бычков так настойчиво игнорирует логику образа в угоду логике жанра. Потому что если следовать логике этих образов, то сказку придется аккуратно перечеркнуть и взяться за создание пятиактной трагедии. А такая уже существует.
@темы: "мое кино"
Думала я летом отдохнуть 
