Сад, заметенный снегом

Завершить свои зарисовки о китайских поэтах я хочу именем Гао Ци (1336-1374). На это есть две причины.
Первая - когда в стихах перед тобой раскрывается жизнь человека - его беседы с друзьями-поэтами, ласковая забота о больной дочери, его обостренное чувство жизни, являющее себя в каждой детали - а потом узнаешь, что этот человек, глазами которого ты сейчас смотрел на мир, погиб на плахе, потрясение от узнанного уже никогда не пройдет. И это же самое потрясение внезапно делает далекое имя живым и реальным. Ты по-другому перечитываешь знакомые строки, чтобы понять, как воспринимал человек свою жизнь и смерть, чувствовал ли надвигающуюся катастрофу или оказался еще одной случайной жертвой смутного времени, жалел ли о чем-то, а главное - что приносило ему радость, пока всё еще было хорошо.
Вторая причина - Гао Ци жил во времена династии Мин, на самом пороге этой трехвековой эпохи, а ситуация с поэзией XIV-XVII веков в Китае была очень похожа на происходящее с поэзией современной. Длительный период экономической разрухи, вызванной монгольским нашествием, привел к катастрофическому "стиранию" интеллигенции. Здесь необходимо одно пояснение: в Китае тысячелетиями понятия "образованный человек" и "творческая личность" были неотделимы от понятия "чиновник". Для нас это нонсенс, а для китайской традиции - аксиома. Образование оттачивалось всю жизнь с помощью системы государственных экзаменов на все более высокую чиновничью должность. Сдать такой экзамен было неимоверно трудно - очень уж велики требования к объему знаний (поэтому китайская поэзия изобилует стихами-сочувствием к друзьям, провалившим испытание). Сдавший мог впоследствии оставить должность и уйти на покой, как это сделал Тао Юань-мин, или вовсе не принимать приглашения на службу, как Ли Бо, но именно госэкзамен формировал "благородного мужа" в конфуцианском понимании - человека, для которого беды и заботы общества важны никак не меньше, чем пресловутое любование луной и цветами.
И вот эта система рухнула, завоеватели ее просто отменили - местные чиновники, а, тем более, "благородные мужи" им были просто не нужны. А вместе с ней рухнула и классическая культура - новым правителям она тоже оказалась не нужна. "Благородные мужи" - те, что не погибли при захвате и разрушении городов - бежали в глухую провинцию, чаще всего - в буддийские и даосские горные монастыри, растворившись в горьких воспоминаниях и (теперь уже) безмолвном созерцании природы.
На первый план при монгольской династии Юань выходит, как бы сейчас сказали, масскультура. Место философского трактата, исторических записок и - главное - классической поэзии занимают драматургия и тесно связанная с ней народная песня. То, что прежде считалось "низким" жанром, получает развитие, начинает обзаводиться собственной классикой (и сегодня от пьес Ван Ши-фу мы получаем удовольствие ничуть не меньшее, чем от стихов великих китайских поэтов).
А потом случается восстание "красных повязок", долгий период борьбы за освобождение от завоевателей и борьбы за власть, который заканчивается в 1368 году восшествием на престол уже китайского императора Чжу Юаньчжана и основанием династии Мин.
Новый император начал с возрождения старых образцов управления. Ему тоже понадобились образованные чиновники и, хотя бывший крестьянин не питал никакого доверия ни к этим самым чиновникам, ни к системе государственных экзаменов (которую даже пытался снова отменить), обойтись без них не смог.
Точно так же новый император нуждался в высокой культуре, чтобы не стыдно было вписаться в ряды предшественников. Под покровительством двора снова, казалось бы, начинает возрождаться традиция классической поэзии. Только тут, как мы теперь понимаем, сработала точка невозврата. Минские поэты, даже поощряемые, не могут сравняться со своими великими предшественниками. Они остаются "локальными" на фоне универсализма Тао Юань-мина и Ли Бо, им не хватает социальной дерзости Ду Фу и отрешенной гармонии Ван Вэя. Если Ли Бо, ночуя в горном храме, мог до звезд дотянуться рукой, то у Гао Ци в таком же храме место звезд занимают светлячки. Маленькая деталь, но какая красноречивая.
Минские поэты остаются поэтами "для себя" - для избранного кружка друзей и ценителей (причем, в некоторых случаях доходит до того, что только друзья и могут оценить), и это тоже роднит их с поэзией нашего времени. Эта эпоха (как и 2000-е) характерна тем, что не дала в поэзии имен всеохватных. Что, впрочем, отнюдь не лишает ее своей прелести. Неожиданно даже делает ее более близкой и понятной нам. Тао и Ли Бо еще и отпугнуть могут своим величием, а Гао Ци настолько близок, что, кажется, слышишь его голос, звон тонкой фарфоровой чаши, наполненной вином, шелест листьев в саду, скрип снега под ногами и тоскливый свист осеннего ветра, влетающего в распахнутую дверь - человеку, который выходит из нее, всего тридцать восемь лет, а он отправляется в свое последнее путешествие.

УСЛЫШАЛ ЗВУКИ ФЛЕЙТЫ
Хлынули слезы, как только ветер
пенье флейты донес.
Одинокая лампа. Нити дождя.
Тихий речной плес.
Прошу вас, не надо петь
о тяготах дальних дорог —
В смутное время хватает и так
горьких людских слез.

С БАШНИ ЛЮБУЮСЬ ЛУНОЙ
В полночь, когда разнеслись окрест
птиц ночных голоса,
К ясной луне подымаю взор,
трогаю лютни струну.
В лунном свете вдруг увидал
тень на башне, всего одну…
Горы покрыты густым сосняком,
ветер холодный, роса.
ЦВЕТЫ В ВАЗЕ
За рощей бамбука, в цветущих лугах
вы повстречались мне.
Вместе собрали немного цветов,
веселые шли домой.
Ночью весенний дождь за окном
мешает светить луне.
Одинокой лампе вверюсь пока —
тень от цветов на стене.

СЛУШАЮ ШУМ ДОЖДЯ, ДУМАЮ
О ЦВЕТАХ В РОДНОМ САДУ
Столичный город, весенний дождь,
грустно прощаюсь с весной.
Подушка странника холодна.
Слушаю дождь ночной.
Дождь, не спеши в мой родимый сад
и не сбивай лепестки.
Прошу, сбереги, пока не вернусь,
цветы хоть на ветке одной.

НОЧЬЮ СИЖУ НА ЗАПАДНОМ
КРЫЛЬЦЕ ХРАМА ТЯНЬЦЗЕ
Луна взошла.
Храм тишиной объят.
Освещенный луной
один сижу на крыльце.
Пустынно вокруг —
монахи давно уже спят;
Я одинок:
мысли к дому летят.
Светлячки огоньками
в тумане кажутся мне.
Ветер в ветвях —
цикады умолкли давно.
Любуюсь природой
в глубокой ночной тишине…
Но ничто не сравнится
с садом в родной стороне.
(Перевод Ильи Смирнова)

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

---

"Осень, глубокая осень, тихая и глухая..."

И если вы думаете, что китайская поэзия - не женское дело, то сейчас я расскажу вам о Ли Цин-чжао.
Рассказ, впрочем, будет короткий, да и хэппи-энд в нем не предвидится. Наверное, это тоже традиция китайской поэзии: изгнание, опала, нищета, тюрьма, ранняч смерть или скорая казнь - неизбежные спутники наиболее прославленных талантом и дарованиями. Героиню этой истории судьба еще пощадила - Ли Цин-чжао "всего лишь" пришлось сначала бежать от нашествия чжурчжэней, а потом пережить преждевременну.ю смерть мужа, что наложло отпечаток на все ее творчество до конца дней.
А ведь жизнь начиналась вполне счастливо. Дочь ученого конфуцианца, преподававшего в императорской академии, растили не просто как будущую невесту-жену-мать. Девушка получила прекрасное образование. Она знала творчество великих поэтов прошлого и сама начала сочинять стихи. В 1101 году семнадцатилетняя поэтесса выходит замуж за студента Чжао Минчэна. Студент канонично беден, но увлечен историей и искусством. Когда у него появляются деньги, он тратит их на книги, картины и старинные бронзовые сосуды. Последние начинающего историка привлекают особенно. Поступив на службу, Чжао Минчэн не изменит своей привычке коллекционировать произведения искусства. А еще он создаст гигантский по объему исследовательский труд "Записки о надписях на бронзе и камне", где в тридцати томах рассматривает 1900 надписей и более 500 комментариев к ним. Труд Чжао Минчэна не был первым - начало интересу к надписям на бронзовых сосудах положил еще выдающийся поэт и историк Оуян Сю, - но он был наиболее полным.
Возможно, исследование не получилось бы таким масштабным, если бы не живейшее участие в его создании жены Чжао Минчэна. Она не только помогала в систематизации материала, но и написала (уже после смерти мужа) замечательное по своим художественным достоинствам послесловие. Вот как вспоминает Ли Цин-чжао о проведенном вместе времени: "Большую часть своего жалования он тратил на покупку книг. Когда он покупал очередное сочинение, мы вместе читали и выверяли его, потом расставляли тома по порядку и наклеивали на них ярлыки с названиями. Если же мой муж приобретал старинный живописный свиток или древний бронзовый сосуд, мы до самой поздней ночи… вместе рассматривали их, поглаживали пальцами бронзу, оповещая друг друга о крошечных изъянах".
Счастливую жизнь прервало нашествие на северный Китай чжурчжэней. Супруги бежали на юг страны, где Чжао Минчжэн заболел и умер в 1129 году.
Ли Цин-чжао надолго пережила свою единственную любовь - по одним данным, она скончалась в 1145 году, по другим - на десять лет позже. Эти противоречия не удивительны даже для дотошной, когда речь идет о датах, китайской историографии - весь последний период жизни поэтесса провела в полном одиночестве. Единственнымы ее друзьями оставались стихи и печаль по ушедшему счастью.
Вижу снова простор голубой,
Над беседкою тихий закат.
Мы совсем захмелели с тобой,
Мы забыли дорогу назад.
Было счастье - и кончилось вдруг!..
В путь обратный пора нам грести,
Только лотос разросся вокруг,
Всюду лотос на нашем пути.
Мы на весла
Дружней налегли,
Мы гребем,
Выбиваясь из сил.
...И в смятении чайки вдали
Улетают с песчаной косы.
***
Весна тревожней стала и грустней,
И День поминовенья недалек...
Курильница из яшмы. А над ней,
Редея, извивается дымок.
Не в силах встать - лежу во власти грез,
И не нужны заколки для волос.
Прошла пора цветенья нежных слив,
Речные склоны поросли травой.
Плывет пушок с ветвей плакучих ив,
А ласточка все не летит домой.
И сумерки. И дождик без конца.
И мокрые качели у крыльца.
***
Слабый луч. Ветерок несмелый.
То вступает весна на порог.
Я весеннее платье надела,
На душе ни забот, ни тревог.
Я с постели только что встала,
Охватил меня холодок.
В волосах запутался алый
Мэйхуа опавший цветок.
Где ты, край, мне навеки милый?..
Нам в разлуке жить суждено.
Нет, забыть я тебя не в силах,
Не поможет тут и вино!
Свет курильницы тускло мерцает,
Словно омут, манит постель...
Догорает свеча и тает,
Но еще не проходит хмель.
***
УТУНЫ
Гор молчаливые толпы
Вижу я с башни высокой.
И на безлюдной равнине
Стелется дымка седая,
Стелется дымка седая...
Угомонились вороны -
Спят, прилетев издалёка,
Ярким закатом любуюсь,
Голосу рога внимая.
Свечи давно не курятся,
И опустели бокалы.
Грустно мне так и тревожно,
А отчего - я не знаю.
Не оттого ль, что с утунов
Листьев так много опало,
Листьев так много опало...
Осень, глубокая осень,
Тихая и глухая.
***
БАНАНОВАЯ ПАЛЬМА
Не знаю кем посаженная пальма
Так разрослась с годами под окном...
Она весь двор
Закрыла черной тенью,
Она весь двор
Закрыла черной тенью.
Листы ее
При ветра дуновенье
Все шепчутся
О чем-то о своем.
Лежу одна, печальная, в постели,
До третьей стражи - дождик за стеной,
За каплей капля
Проникает в душу,
За каплей капля
Проникает в душу.
Мне больше не по силам
Шум их слушать
И ночь в разлуке
Коротать одной.
(Перевод М.Басманова)

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

---

Бессмертный

"А еще, Господи, - скажу я, когда буду умирать (если не от "альцгеймера", конечно ), - спасибо Тебе за Ли Бо". И это не выпендреж. Это чистая правда.
Он для меня - пример того, как смертный человек может прожить, пережить, обрести бессмертие. Не как физическое состояние и не как метафору (память в веках) - как осознание себя истинного. Христианин назовет это "царством Божьим внутри нас", буддист - просветлением, даос - эликсиром бессмертия или великой трансмутацией. Это всегда можно как-то назвать и долго рассуждать о сути названия, но кто-то один отделится от мириады говорящих и пойдет гулять среди облаков и звезд, возьмет в собеседники горы, а в собутыльники - луну, и вот уже о нем начинают складывать легенды, потому что земной человек оказывается неопределяем земными понятиями.
Ли Бо настолько не вписывался в свое жестко регламентированное время, что всю его жизнь пришлось превратить в легенду о небожителе, изгнанном в наш мир. Его называли "бессмертным". Бессмертие, впрочем, не уберегло от вполне реального изгнания и прочих неприятностей, неизбежно связанных с участью придворного поэта. Но при дворе и в изгнании, в милости и опале, в почете и бедности Ли Бо неизменно отъединен от людей, даже от ближайших друзей, вместе с которыми он создал поэтическое общество "Шестеро беспечных из бамбуковой долины".
"..Гляжу я на горы, и горы глядят на меня,
И долго глядим мы, друг друг не надоедая".
"..К мерцающим звездам могу прикоснуться рукой.
Боюст разговаривать громко - земными словами
Я жителей неба не смею тревожить покой".
Вот его настоящие друзья и собеседники - горы, звезды, луна, весенние цветы, все мироздание. И что примечательно - если у других китайских поэтов человек - часть мироздания, то у Ли Бо (и только у него) мироздание - часть бессмертного человека. Ведь, в отличие от колеса земных превращений, бессмертие не знает предела.
Даже в китайской поэзии, воспевающей одиночество и право поэта на независимость суждений, Ли Бо стоит особняком. По осознанию себя как личности он далеко обогнал не только свой век, но и все последующие эпохи - похоже. в китайской культуре не сыскать более "индивидуального" поэта. Предельная инливидуализация рождает нетипичную для "прозрачной" китайской поэтической традиции эмоциональность; привычные образы приобретают у Ли Бо непривычный ракурс. Это поистине взгляд бессмертного, что придает всему наследию Ли Бо откровенный оттенок элитарности (поэтому в советское время больше внимания уделялось творчеству друга Ли Бо, "китайского Некрасова" Ду Фу). Но эта элитарность - особого рода, она выражает себя не в чрезмерно усложненной форме, ограничивающей восприятие текста читателем, а в духовной свободе, ограничения снимающей.
По легенде, Ли Бо утонул, когда, хмельной, пытался поймать в озере отражение луны, а потом вознесся на небеса. По другой легенде, он ушел на небо более "традиционно": явились посланцы Нефритового Владыки, зачитали указ об окончании срока опалы и забрали Ли Бо с собой. А я думаю, что он так и гуялет между звезд, беседует с горами, танцует с собственной тенью и все еще не прочь выпить, если найдутся желающие угостить. И да, он по-прежнему сочиняет стихи. Если вам тоже когда-нибудь захочется поговорить с горами и звездами - вы услышите его голос.
СТРУЯЩИЕСЯ ВОДЫ
В струящейся воде осенняя луна.
На южном озере покой и тишина.
И лотос хочет мне сказать о чем-то грустном.
Чтоб грустью и моя душа была полна.
***
ОДИНОКО СИЖУ В ГОРАХ ЦЗИНТИНШАНЬ
Плывут облака отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц улетела последняя стая.
Гляжу я на горы, и горы глядят на меня,
И долго глядим мы, друг другу не надоедая.
***
ХРАМ НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ
На горной вершине ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко: земными словами
Я жителей неба не смею тревожить покой.
***
ВСПОМИНАЮ ГОРЫ ВОСТОКА
В горах Востока не был я давно.
Там розовых цветов полным-полно.
Луна вдали плывет над облаками.
А в чье она опустится окно?
***
ПРОВОЖУ НОЧЬ С ДРУГОМ
Забыли мы про старые печали,-
Сто чарок жажду утолят едва ли.
Ночь благосклонна к дружеским беседам,
А при такой луне и сон неведом,
Пока нам не покажутся, усталым,
Земля - постелью, небо - одеялом.
***
ПОД ЛУНОЮ ОДИНОКО ПЬЮ
Среди цветов поставил я кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино, и друга нет со мной.
Но в собутыльники луну позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил - и трое стало нас.
Но разве,- спрашиваю я,- умеет пить луна
И тень, хотя всегда за мной последует она?
А тень с луной не разделить. И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать хоть до весны самой.
Я начинаю петь - и в такт колышется луна,
Пляшу - и пляшет тень моя, бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока хмелели мы втроем,
А захмелели - разошлись, кто как, своим путем.
И снова в жизни одному мне предстоит брести
До встречи - той, что между звезд, у Млечного Пути.
***
Когда красавица здесь жила -
Цветами был полон зал.
Теперь красавицы больше нет -
Это Ли Бо сказал.
На ложе, расшитые шелком цветным,
Одежды ее лежат.
Три года лежат без хозяйки они,
Но жив ее аромат.
Неповторимый жив аромат.
И будет он жить всегда.
Хотя хозяйки уж больше нет,
Напрасно идут года.
И ныне я думаю только о ней,
А желтые листья летят,
И капли жестокой белой росы
Покрыли зеленый сад.
(Перевод А.Гитовича).

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

---

Набегалась

@темы: "Валькирия"

---

Тропинка среди облаков

Еще один любимый поэт средневекового Китая - Ван Вэй. Разница между ним и Тао Юань-мином та же, что между Лисиппом и Фидием. Канон вроде бы один, и представление о прекрасном не изменилось, и темы те же, но цельности и спокойной уверенности Фидия у Лисиппа уже не найти. Другая эпоха принесла другое отношение к миру, отняв у искусства чувство величия человека и подарив взамен изящество и драматизм. Ван Вэй по сравнению с Тао кажется камерным, его стихи - тонкое ювелирное украшение рядом с храмом, высеченным из цельной скалы, но тем сильнее проявляется в них личностное, индивидуальное. Если лирический герой Тао - часть бесконечного потока бытия, то герой Ван Вэя - наблюдатель за потоком. Он не растворен в происходящем, а фиксирует его, как художник фиксирует и объективно существующий предмет, и свое представление о предмете. А Ван Вэй ведь и был художником, а еще - каллиграфом и музыкантом, что не могло не повлиять на его поэзию. Поэт более поздней эпохи Су Ши скажет, что стихи Ван Вэя живописны, а картины - поэтичны, и будет прав. Посмотрите на его "Просвет после снегопада в горах у реки" - разве это не чистейшая поэзия? Почитайте его строки - разве не возникает тут же зрительный ряд?
Он прожил около шестидесяти лет, может, чуть больше. Даты жизни его противоречивы: годом рождения называют и 699-й, и 701-й, датой смерти - 659-й и 761-й. Как бы то ни было, это одна из эпох взлета китайской культуры, знаменитая эпоха Тан. Впрочем, культура, как и до этого, как и после, создавала и создавалась на фоне стихийных бедствий, мятежей, борьбы за власть и общей хрупкости мира. За свои шестьдесят с чем-то лет Ван Вэй несколько раз подвергался опале, попадал в плен к мятежникам, чудом избежал гибели, а когда удача вроде бы вновь улыбнулась, отказался от всех постов и ушел (в подражание Тао) в горную деревушку, где провел свои последние дни. За это время он создаст новое направление в китайской поэзии - пейзажную лирику, и новую - монохромную - школу живописи. От его картин нам останется лишь пять копий. Поэтическому наследию повезет больше, так что, если захотите устроить себе праздник - почитайте в один из осенних вечеров "чанъанского отшельника.

ДОМ В ГОРАХ ЧЖУННАНЬ
К срединным годам возлюбил я истины суть.
Близ Южной горы поселился в пору седин.
Радость вкусив, всегда гуляю один,
К лучшим местам наилучший ведаю путь.
К началу ручья дойду дорогой прямой,
Присяду, смотрю, как встают облака над горой,
Старик-дровосек навстречу выйдет порой:
Смех, болтовня,- забываем, что время домой.

НАПИСАЛ, ВОЗВРАЩАЯСЬ К ГОРЕ СУНШАНЬ
Чистый поток оброс ивняком и травой.
Конь и повозка медленны, словно скользят.
Воды текут - река сдается живой.
Поздние птицы летят в гнездовья назад.
Близ переправы древней - глухой городок.
Горы осенние солнце зажгло ввечеру.
К склонам Суншань труден путь и далек;
В горную келью вернусь - и калитку запру.

НАПИСАЛ, ВОЗВРАЩАЯСЬ НА РЕКУ ВАНЧУАНЬ
Слышу при входе в долину трезвон порой.
Реже навстречу бредут лесоруб, рыбак.
Долгий тлеет закат за дальней горой.
К белым стремлю облакам одинокий шаг.
Стебель рогатика слаб - к влаге приник.
Тополя пух невесом - взмыл на ветру.
Луг восточный весной - словно цветник.
Тихо грустя, калитку молча запру.

ПИШУ В ДЕРЕВНЕ У РЕКИ ВАНЧУАНЬ ВО ВРЕМЯ ДОЛГИХ ДОЖДЕЙ
В чаще глухой, в пору дождей,
Вяло дымит костер.
Просо вареное и гаолян
К восточной делянке несу.
Белые цапли летят над водой,-
Залит полей простор,
Иволги желтые свищут в листве
Рослых деревьев в лесу.
Живу средь гор, вкушаю покой,
Люблю на цветы смотреть,
Пощусь под сосной, подсолнухи рву
От мирской тщеты в стороне.
Веду простую, крестьянскую жизнь,
С людьми не тягаюсь впредь,
Но птицы,- не ведаю почему,-
Нисколько не верят мне.

ЗАТОН, ГДЕ ОХОТИТСЯ БАКЛАН
Юрко нырнул под красные лотосы вмиг.
Вынырнул, взмыл, над затоном набрал высоту.
Перья топорща, вновь одиноко возник.
В клюве рыбешка. Замер на старом плоту.

ПРУД, ЗАРОСШИЙ РЯСКОЙ
Пруд обширен. Челн под веслом кормовым
Вот-вот причалит, колеблет влажную гладь.
Лениво-лениво сомкнется ряска за ним.
Плакучая ива ее разгонит опять.

БЕСЕДКА В БАМБУКОВОЙ РОЩЕ
В пустынной чаще бамбука свищу, пою.
На цине бряцаю, тешу ночную тьму.
Безвестен людям отшельник в лесном краю,
И только луна приходит светить ему.
(Перевод Арк.Штейнберга).

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

---

Первый снег и кошка

У нас первый снег. Сочинилось по этому поводу.

Спор скворцов за окном.
Теплое одеяло.
Истома морозного дня.
Кошка в углу задремала.

@темы: "слово и образ"

---

Made in China

Да, хочу предупредить — в ближайшие дни тут появится серия зарисовок о китайских поэтах. Не пугайтесь и не разбегайтесь. Это вскоре закончится. Главное — переждать ураган в тихом месте

@темы: "сам себе праздник"

---

"Я поставил свой дом в самой гуще людских жилищ"

Если увлечься классической индийской поэзией мне по карме было положено, то поэтов Китая, как и китайскую культуру в целом, открыла мама. В дошкольном детстве я надолго "зависала" перед двумя маленькими панно из черного дерева и перламутра с красавицами в струящихся шелках и облачных прическах, изощренно изогнутыми деревьями и павильонами, чьи крыши походили на птичьи крылья. Эти панно мама купила вскоре после моего рождения. Потом я училась отличать манеру художников эпохи Тан от сунских живописцев по "Всеобщей истории искусств" из нашей домашней библиотеки, а мама рассказывала о феномене Ци Бай-ши, где всё - традиция, но с первого взгляда понятно, что это не только не Тан или Сун, но даже не Мин, это уже - совсем новое время.
А потом я добралась до "китайского раздела" нашей библиотеки, собранного - да, вы не ошиблись - мамой. И - снова влюбилась. С выписыванием имени на запотевшем стекле, рассеянными мыслями на уроках и уверенностью, что лучше никого на свете нет. Точнее - нет никого более великого в китайской поэзии. Любовь мою звали Ли Бо.
А еще потом я узнала, что самый великий в китайской поэзии, на самом деле, - Тао Юань-мин. Представляете мое негодование? Нет! Нет и нет! Только Ли Бо!..
Не помню, сколько мне понадобилось времени, чтобы принять факты, ничего не потеряв при этом в своем восхищении "небожителем". И начать читать Тао. И понять, почему даже Ли Бо, при всей своей самоуверенности, почтительно склонялся перед наследием чудаковатого отшельника. Тао Юань-мин, чья жизнь приходится на 365-427 годы (вдумайтесь - это IV-V века), задал направление китайской поэзии вплоть до XX века. Он освободил поэтический язык от придворной пышности, нарочитой сложности, формальной "учености", определив основное правило для поэтов последующих эпох: чистота, прозрачность, естественность, покой. Ничего чрезмерного. Никаких восклицательных знаков. Чувство (даже если это чувство печали, тоски, утраты) должно быть прозрачным, как вода в горной реке, рассказ о нем - сдержанным и спокойным, как та же река в тихий день на равнине. Недаром посмертное имя, которое получил Тао Юань-мин, - Цзин-цзе, что означает "спокойный и чистый". Предельная прозрачность, "безвосклицательность" китайской поэзии станет впоследствии тем еще квестом для переводчиков: все другие языки (кроме испытавших влияние китайского) оказываются слишком экспрессивно окрашены по сравнению с литературным языком Поднебесной.
Человек, определивший целую эру в истории поэзии, прожил при этом небогатую событиями жизнь. Наследник знатной, хотя и обедневшей семьи, Тао Цянь (другое имя Тао Юань-мина) начинал свой путь вполне традиционно для средневекового китайского поэта - с чиновничьей службы. Столь же традиционно он оказался неугодным начальству, вынужден был подать в отставку и удалился с семьей в деревенскую глушь, где с переменным успехом возделывал маленькое поле, приносившее ему больше хлопот, чем дохода. Неудачно посаженные туты, удачно собранные тыквы, единственная курица во дворе старого дома, прогулки с детьми и племянниками в горном лесу, разговоры с соседом - Тао практически выводит за пределы поэзии красавиц, чей лик яшмы чище, а также отважных воителей, мудрых государей и деяния предков, воспеваемые до него. Им остаются лишь легкие штрихи, беглые упоминания, отдельные зарисовки. Кажется, все помыслы Тао занимает повседневность. Но это - повседневность особого рода. Двор и дом, курица и бобы, молодое вино и разговор с соседом - отражения великого потока бытия, всеохватного Пути, о котором говорят даосы. Читая Тао, остро понимаешь, что поэзия - не рифма или ритм, не более или менее удачно подобранные слова и не эмоции, пусть даже самые искренние. Поэзия - образ над-повседневности (если хотите, образ Бога), увиденный через повседнвное, знакомое, привычное. Приметы быта Тао объединяет в Абсолют, делая это без назидательности, прямых аналогий и философских отступлений. Так автор "Персикового источника" заложил другую великую традицию. Со времен Тао вечность, увиденная через неприметные, обыденные дела и вещи, становится излюбленной темой китайской поэзии, недосягаемым образцом для бесконечного подражания. Пожалуй, только Ли Бо сможет найти другой путь и выбрать другой ракурс для взгляда на вечность, но на то он и небожитель. И это уже совсем другая история.

С самой юности чужды мне созвучия шумного мира,
От рожденья люблю я этих гор и холмов простоту.
Я попал по ошибке в пылью жизни покрытые сети,
В суету их мирскую,- мне исполнилось тридцать тогда.
Даже птица в неволе затоскует по старому лесу,
Даже рыба в запруде не забудет родного ручья.
Целину распахал я на далекой окраине южной,
Верный страсти немудрой, воротился к садам и полям.
Вся усадьба составит десять му или больше немногим,
Дом, соломою крытый, восемь-девять покоев вместит.
Ива с вязом в соседстве тень за домом на крышу бросают,
Слива с персиком рядом вход в мой дом закрывают листвой.
Где-то в далях туманных утопают людские селенья,
Темной мягкой завесой расстилается дым деревень.
Громко лает собака в глубине переулка глухого,
И петух распевает среди веток, на тут взгромоздясь.
Во дворе, как и в доме, ни пылинки от внешнего мира,
Пустота моих комнат бережет тишину и покой.
Как я долго, однако, прожил узником в запертой клетке
И теперь лишь обратно к первозданной свободе пришел.
***
Вот бобы посадил я на участке под Южной горою,
Буйно травы пробились, робко тянутся всходы бобов.
Утром я поднимаюсь - сорняки из земли вырываю,
К ночи выглянет месяц - и с мотыгой спешу я домой.
Так узка здесь дорога, так высоки здесь травы густые,
Что вечерние росы заливают одежду мою.
Пусть промокнет одежда, это тоже не стоит печали:
Я хочу одного лишь - от желаний своих не уйти.
***
Никого. И в печали я иду, опираясь на палку,
Возвращаюсь неровной, затерявшейся в чаще тропой.
А в ущелье, у речки с неглубокой прозрачной водою,
Хорошо опуститься и усталые ноги помыть...
Процедил осторожно молодое вино, что поспело,
Есть и курица в доме - и соседа я в гости зову.
Вечер. Спряталось солнце, и сгущается в комнате сумрак.
В очаге моем хворост запылал,- нам свеча не нужна.
Так и радость приходит. Я горюю, что ночь не продлить мне:
Вот опять с новым утром появилась на небе заря.
***
Я поставил свой дом в самой гуще людских жилищ,
Но минует его стук повозок и топот коней.
Вы хотите узнать, отчего это может быть?
Вдаль умчишься душой, и земля отойдет сама.
Хризантему сорвал под восточной оградой в саду,
И мой взор в вышине встретил склоны Южной горы.
Очертанья горы так прекрасны в закатный час,
Когда птицы над ней чередою летят домой!
В этом всем для меня заключен настоящий смысл.
Я хочу рассказать, и уже я забыл слова...
(Перевод Л.Эйдлина)

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

---

Старая, старая вышка

"Вышка". Фильм нынешнего, 2022 года. Самый жуткий триллер, какой я до сих пор смотрела. Самый нетипичный. В нем нет маньяков и вурдалаков, монстров и призраков, детективной интриги и мистических тайн. В нем всего два персонажа и полное отсутствие стремительного, эффектного (как мы привыкли в триллерах) действия. Тем не менее, смотришь не отрываясь, благодаря искусно выстроенному внутреннему напряжению и блестящей операторской съемке. А еще, "Вышка" — история о том, что вполне может случиться с каждым. Не в таком зрелищном и экстремальном формате, но может. У каждого есть свои страхи, каждого можно взять на "слабо" и на "рискни, иначе это никогда тебя не отпустит".
И ты рискнешь, даже если в голове стучит вопрос, заданный главной героиней: "Во что мы ввязываемся".
Главная героиня, к слову, показалась мне одним из главных недостатков фильма. Заявленная как неординарная личность, она на поверку обнаруживает полное отсутствие жизни — лишь страхи, комплексы и бесконечная жалость к себе любимой. Чем она лучше своей подруги, почему именно она заслуживает остаться в жизни и вообще быть главным персонажем фильма, непонятно. Как непонятно (и это второй недостаток фильма), какие выводы из всего должен сделать зритель. Не ходите, дети, в "Африку" гулять? Слушайтесь родителей, они умнее? Потеряли любимого человека — не майтесь дурью, заведите другого? Живите обычной жизнью, не ищите приключений на пятую запятую? Нет ответа. Вернее, именно все эти обыденные ответы (ради которых авторам не стоило заморачиваться) напрашиваются в итоге.
Хотя, фильм можно прочитать как притчу. Когда вышка — метафора жизни, где у тебя есть шанс узнать что-то важное о себе и оценить поддержку дорогих тебе людей, а в конце концов еще и победить — себя, обстоятельства, самое смерть. И такое прочтение мне нравится.
А еще советую этот фильм всем любителям впечатляющих видов и необычных ракурсов.

@темы: "мое кино"

---

Надо было три

Валькирия, оправдывая свое имя, летает по дому, периодически пытаясь стряхнуть на пол часы, приемник, телефон и прочие нужные вещи. А я думаю, что надо было записать в ее паспорте три имени. Элиф, как нарекли бывшие хозяйки, большие поклонницы всего турецкого; Валькирия, как прозвала ее я, и Жужуна — так обращалась к ней мама. Была бы Элиф Валькирия Жужуна. Может, "упакованная" в восточные имена, немного бы остепенилась

@темы: "Валькирия"

---

Свет вещей

Сегодня - Международный день акварели. Слово "акварель" для меня сродни зефиру — что-то легкое, воздушное, рокайльное, почти неосязаемое, почти невещественное.
Но акварель может быть совсем иной. Как у американца Лорина Макракена, например. Ну а что, думаешь, когда первая "вау"-эмоция проходит, — альтамирские бизоны, они ведь тоже "водяными" красками изображены. Традиция, однако. Здесь, кстати, и еще одна традиция. Образцом для Маккракена служат натюрморты голландских и фламандских мастеров, только на них художник смотрит с точки зрения новейших знаний об оптике.

@темы: "сам себе праздник", "давайте будем нести искусство людям"

---

"Гвоздика, нут, фисташки... просто тает во рту"

Поскольку зрение сохранить все равно не получится, то я решила отбросить ненужный теперь страх и посмотреть хотя бы пару-тройку фильмов. Приток впечатлений по этому каналу мне необходим больше, чем чтение. Замечательных, редких и элитарно-изысканных книг прочитано более чем достаточно и, пожалуй, наступило пресыщение, а вот красивые или притягивающие чем-то еще фильмы для меня как наркотик. Так что, буду иногда поглядывать, а впечатления складывать сюда.
Номер один — "Три тысячи лет желаний". Я нежно люблю Тильду Суинтон, но не все фильмы с ее участием готова смотреть и, тем более, пересматривать. "Суспирию", скажем, точно — нет, хотя фильм, судя по трейлеру и отзывам, впечатляет. Не всё впечатляющее, однако, сейчас подходит под настроение. "Три тысячи лет желаний" подошло. Сюжет прост как тапок: встретились два одиночества, пусть и в сказочном формате. Мораль еще проще — люби, желай, не бойся жить etc. Фильм, впрочем, силен не сюжетом, не выводами и не натянутым хеппи-эндом (финал просится несколько иной), а действительно сказочным по силе впечатления тандемом Суинтон-Эльба (Тильда показывает здесь, что умеет и не боится быть смешной) и великолепно переданной чувственностью — ненавязчивой, но почти осязаемой. Тот идеальный случай, когда красота и чувственность живут в деталях — обстановке, предметах, музыке, пейзажах, интонациях. Фильм при этом далеко не о "дольче вита" рассказывает, в нем есть место отталкивающему, нелепому, неприятному, жестокому, но всё показанное несет на себе отпечаток чувства, желания, страсти или томления по ней. Да, не ищите в этом фильме историчности, хотя в нем показаны некоторые исторические личности. Это — сказка, и воспринимать его надо именно как хорошо всем известную сказку о трех желаниях. Сказку, которая могла бы оказаться сложнее, но хороша и в таком виде.
А еще эта сказка пробудила во мне восточную любовь к неге и роскоши, угасшую было со времен джармушевской Евы. Я не знаю, что есть во мне восточного, но что-то, видимо, есть. По крайней мере, рецепт сладости из гвоздики, нута и фисташек сказал мне о чем-то большем, чем просто о незамысловатом турецком десерте.

@темы: "мое кино"

---

Молоко

Небо похоже на молочную реку, вышедшую из кисельных берегов. Молоко разлилось по низко подвешенному противню (в ноябре легко поверить, что земля плоская. небосвод твердый, а луна вырезана из позолоченного картона) и льется, льется на дервеья, крыши домов, раскрытые зонтики. В холодном воздухе повисает густой молочный пар. "Брр! - бормочут люди. - Туман". "Мрр!" - мурлычат коты и трутся об оконную раму и о хозяйские ноги, напоминая, что пора бы подлить в миску молока.
Льется небесное молоко, тихо и сыто урчат коты, еще тише звучит нежная песня - это Осень качает в люльке спящую Весну.

@темы: "сезоны"

---

Сегодня - осень...

"Стояла на дворе поздняя осень. "Что стоишь? — говорю. — Заходи, а то озябнешь".
Вот я и докатилась до самоцитирования. Это из когда-то (когда?) написанного "Бестиария". Надо бы его доделать. Или переделать вовсе. Но не сегодня.
Сегодня — осень, тишина, дождь в стиле Ван Вэя, сумерки в духе Сайге. День рождения. Первый такой для меня. Мир где-то далеко, и где-то в нем гуляет прежний праздник с его придумками, приколами, играми, общением, цветами и подарками, кинушками, рассказцами, крепким кофе и еще более крепким алкоголем. Сейчас со мной только Валькирия и осень. Обе свернулись клубком. Обе мурлычат. И мне хорошо. Уютно, сонно и спокойно.
С днем рожденья меня.

@темы: "сам себе праздник"

---

Свеклонос

С Хелавином!
Тыква в такой день — это, конечно, классика жанра, но одна и та же тема мне порой надоедает, поэтому в моем списке хелавинских плодов побывали и капуста, и айва, и болгарский перец. На сей раз пусть будет свекла, тем более. что она от рождения такая... необычная

@темы: "сам себе праздник", "сезоны"

---

На берегу осени

День такой, как будто шарф из серого шелка расшили золотом на голубом. Сверху льется влажное небо, растекается по мокрым листьям; клочья облаков застревают в потемневших от прошедшего дождя ветвях, падают вниз к корням деревьев, мешаются с тонкими тенями (их изломанные линии сам Маньяско выводил); из шелковых теней, из размытого по земле неба отчетливо слышится мерный, уверенный, мелодичный стук. Это Ткач поставил станок на берегу утонувшего в осени города.

@темы: "сезоны"

---

Тыквенное

В доме пахнет свеженарезанной тыквой. Прохладный, чуть острый, чуть сладковатый запах, долгий, как осенняя тишина. У кого-то он на один день, у меня — на весь холодный сезон, до весны. Можно потушить тыкву с последней, самой вкусной айвой из собственного сада. Можно, если лень, просто сварить. Можно заморочиться и сделать десерт: сварить оранжевые ломтики в подсахаренной воде, размять вилкой, плеснуть молока с кардамоном, вбросить изюма, остудить и поставить в холодильник. А потом украсить сверху малиной, мятой и крошками шоколада. И тогда все хелавинские джеки придут ко мне, светя головами как не в себя. Валькирия будет недовольна и убежит в подъезд. Впрочем, она все равно убежит. Подъезд в эти дни стал для нее продолжением дома. Валькирия садится под дверью квартиры напротив, поджимает под себя лапы, закутывается в хвост и сидит неподвижно, устремив взгляд во что-то ведомое только ей. Может быть, вокруг дома и впрямь гуляют джеки-светящиеся-головы? Шуршат желтыми листьями, обрывают красный шиповник, вынюхивают чутким носом-прорезью тыквенный десерт. Вокруг джеков бесшумно клубятся уличные коты, похожие в сумерках на изящные завитки колдовского дыма. Танцуют под окнами, вынюхивая еще более чутким (потому что всамделишным) носом что-нибудь менее вегетарианское, чем тыква.
Пойду-ка я покормлю уличных котов, а заодно попробую заманить домой Валькирию. Собирается дождь, собирается ночь, и пора бы ей уже в теплую лежанку на диване. Главное, чтобы джеки за это время тыкву не утащили.

@темы: "сам себе праздник", "сезоны"

---

Объемная плоскость

Андреа Мантенья. Роспись плафона палаццо дельи Спози. 1473 год.
Начинаю увлекаться иллюзионистской живописью. Пространство выдумано, но так эстетично.

@темы: "давайте будем нести искусство людям"

---

Обычные подозреваемые

Давайте сегодня вспомним ваши любимые триллеры (если они у вас есть).
Не хоррор, где все ужас-ужас, кровькишки и безнадега в финале, и где главное, чтобы зритель нервно ойкал на каждом кадре. А фильмы с головоломками, привкусом детектива (может быть, и впрямь детектив), умными персонажами и неспешным развитием событий (или спешным, но логически выверенным).
У меня такой один, но это "триллер форева" - "Обычные подозреваемые" с Кевином Спейси.
Говорят, есть еще замечательный триллер с Робином Уильямсом в роли маньяка, но я его не видела, увы. *А еще хочется посмотреть триллер с Хиддлстоном, но, похоже, не дождусь.*

@темы: "мое кино"

---

Галилео - Фигаро

Была у меня мысль, я ее думала и, наконец, она сложилась. Кому интересно творчество Фредди Меркьюри — подсаживайтесь поближе, я вам тут о Моцарте расскажу.

Любопытная штука – ассоциации. Куда только не уводят и к чему только не приводят. К счастью, мои ассоциации завели меня не в Бирнамский, а совсем другой лес. Тот, что из «Волшебной флейты».
Лет уже двадцать как, слушая Bohemian Rhapsody, я неизменно ловлю себя на мысли о… Моцарте. Не о Гершвине (что было бы логичнее), не о Пёрселле (эльфийские ушки его оперы Fairy Queen торчат и в названии песни My Fairy King со второго альбома «королевичей», и в знаменитой фразе Let me go из Рапсодии), а именно о Вольфганге Амадее. Хотя никаких прямых отсылок – музыкальных или текстовых – ни к одной из моцартовских опер в песнях, сочиненных Фредди, нет (если не считать упоминания Фигаро все в той же BR, но откуда мы знаем, что речь здесь о Фигаро Моцарта, а не Россини). Отсылок нет, а ощущение глубинного сходства – есть. В чем дело?
Можно было бы списать сие ощущение на мои субъективные хотелки. Ну, обожает дамочка Фредди, а заодно и Вольфи , и хочется ей усидеть за двумя роялями сразу. Вот только Бежар, мало похожий на экзальтированную дилетантку, сказал как-то, что по ту сторону земного бытия Фредди и Моцарт музицируют вместе. И свой балет «Дом священника» создал на основе музыки Queen и Моцарта. Не Queen и Леонкавалло, например, а Queen и Моцарта. А Джон Тейлор, ударник группы Ibex, в которой Фредди выступал в период до образования Queen, называл его манеру игры по-моцартовски изящной. Мог сравнить с кем-то другим (хоть с Шопеном или Шуманом, им тоже изящества не занимать и носили они не парики, а длинные волосы, так что, зрительно у Фредди с ними было больше сходства), но – нет, сравнил с Моцартом. Значит, я не так уж неправа?
И пошла я слушать «Дон Жуана», «Свадьбу Фигаро», «Волшебную флейту», и читать о влиянии Моцарта на оперное искусство. Теперь говорю «спасибо» Фредди за несравненное эстетическое наслаждение. Рождается же это наслаждение, в том числе, благодаря гениальному сведению Моцартом в одно элементов разных жанров. То есть, у предшественников (как и современников) Амадея в опере трагической все было строго трагическим – сюжет, персонажи и, разумеется, музыка. Комическая опера, в свою очередь, предполагала только смех – никаких слез. Моцарт же в комической по существу «Женитьбе Фигаро» создает лирический образ Розины, а «Дон Жуана» с его темой рока и трагическим финалом благодаря партии Лепорелло превращает в «буффонную драму». Ничего не напоминает? Угадали. Тот же синтез разных направлений лежит в основе Bohemian Rhapsody. Подчеркиваю – именно синтез. Не сумма разнородных музыкальных элементов, а по-новому звучащее цельное произведение. Магическое слово «синтез», которое я повторяю, словно мантру, когда речь заходит о Фредди, – вот что объединяет автора Bohemian Rhapsody с автором «Женитьбы Фигаро», «Дон Жуана» и «Волшебной флейты», делая то, что они создавали, совершенно уникальным среди наследия других, сколь угодно великих композиторов. Ведь со времен Шекспира известно, что гармоничное сочетание формально несочетаемого (трагическое и комическое, классика и авангард, подчеркнутое следование правилам и красивое нарушение их) придает любому произведению больше глубины, одновременно облегчая его восприятие .
А еще, как выяснилось, двух наших героев объединяет принцип приоритета музыки над текстом. Во времена Моцарта считалось, что музыка в опере лишь сопровождает текст, вложенный в уста персонажей (интересно, что, по сути, это принцип мюзикла). Моцарт же настаивал на том, что текст второстепенен по отношению к музыке. Моцарт оказался прав. Большинство оперных либретто, если он не созданы по литературным произведениям первой величины, особыми достоинствами не блещут. Зато марш из «Аиды» или арию Тоски мы узнаем безошибочно.
У Фредди был схожий подход к своим песням. Как мы помним, он наотрез отказывался рассуждать, о чем же все-таки повествует Рапсодия. Для него тоже текст вторичен, изначальна музыка. Недаром он напишет Exercises On Free Love, песню-арию без слов, да и вокализы Фредди во время концертных выступлений приобретают неожиданно новое значение, если смотреть на них под углом поисков «песни вне текста». Как знать, будь у него больше времени, он изобрел бы новый музыкальный жанр. Впрочем, это уже только предположения. А вот присутствие в Рапсодии духа и принципов Моцарта для меня теперь не догадка, а данность. Бежар прав: эти двое, действительно, музицируют вместе.

@темы: "love of my life"