Про Римму, Инну и прочие именины

Есть телефонные книжки, а я завела себе именинную. Пришла пора разобраться с бардаком относительно важных дат и событий, который царит в моей головушке.
Заморочилась я знатно, ибо решила:
— украсить книжку картинками, бантиками и фантиками (надо же что-то разглядывать долгими зимними вечерами);
— добавить к датам доп.материалы по части имен.
С последним вышло занятно. Периодически залезаю в церковные календари и открываю для себя что-нибудь новенькое. Вы знали, что Инна и Римма первоначально были мужскими именами? Согласно преданию, скифы Инна, Пинна и Римма, жившие во II веке, встретили на своем жизненном пути апостола Андрея, стали его учениками, приняли христианство, а затем и мученическую смерть за веру. А поскольку их имена оканчиваются на "а", то после принятия христианства на Руси их ошибочно стали считать женскими и нарекать ими, соответственно, девочек.
Предвкушаю новые сюрпризы. Мне ведь еще по восточным именникам лазить. Ну, и в целом приятно возиться с этой новой затеей.

@темы: "сам себе праздник"

---

Настоящий полковник Мейс Винду

Ухитрилась посмотреть "Конг. Остров Черепа", фильм 2017 года с Томом Хиддлстоном. От Томыча ждала много, от фильма — ничего. Получилось с точностью до наоборот. Роль у Томыча невнятная, его персонаж заявлен как главный герой (в титрах, во всяком случае, указан первым), но на протяжении всего фильма не совершает ничего судьбоносного и никак не влияет на события. Убери его — ничего не изменится. Фигурой хорош, остальное так себе.
Зато фильм оказался неожиданно интересен. В нем много ироничных отсылок к "Апокалипсису наших дней". Один лейтенант Марлоу чего стоит — комический аналог полковника Керца, живущий среди аборигенов-островитян со времен второй мировой. Здесь вообще много обыграно из копполовского фильма: письмо к сыну, путешествие по реке и, кстати, настоящий, не комический полковник тоже есть. Полковник Паккард в исполнении Сэмюэля Джексона. Персонаж, открывший мне актера.
До "Конга" я считала Джексона плодом политкорректности, тем случаем, когда слава достается человеку за выпендреж и цвет кожи, а не за талант. Его Мейс Винду кажется мне плоским и одномерным, Фьюри чуть лучше, но только чуть.
И вдруг я вижу его в фильме, не принесшем ни наград, ни премий, ни, видимо, большого гонорара. Но персонаж совпал с актером, и получилась бомба. Это живой. объемный, потрясающий в своей убедительности характер. Человек, преданный делу. Человек, который не мыслит себя вне своей работы. А его работа — война. И выполняет он ее от всей души, не спрашивая зачем и кому оно сдалось. Он верит, что это надо — воевать во Вьетнаме или взрывать и жечь напалмом остров, населенный доисторической фауной и горсткой туземцев. У него свои железные принципы. Понятие о чести. И своих солдат он по-отечески любит. И вот он стоит перед тридцатиметровой гориллой, абсолютно убежденный, что горилла — вселенское зло. И все вокруг советуют ему включить мозги, а у него в голове чистый свет и желание это вселенское зло уничтожить. Пусть даже заодно погибнет весь мир — или, по крайней мере, весь остров, с оставшимися солдатами, которых он по-отечески любит.
И знаете, здесь я увидела настоящего Мейса Винду. Того, что мне недодали в ЗВ-шных приквелах. С его отношением к Ордену, Энакину, Палпатину и собратьям-джедаям, к которым он тоже относится вполне по-отечески. И с его желанием уничтожить вселенское зло во имя абсолютной победы абсолютного добра. Если бы приквельный Винду был таким, как полковник Паккард, трилогия об Энакине выглядела бы куда убедительнее, и обоснуй провисал бы там куда меньше.
В общем, теперь, если мне захочется настоящего магистра Ордена джедаев, я буду смотреть, как полковник Паккард борется с тридцатиметровой гориллой.

---

Черный человек

Сегодня ночью приходил Барон Суббота. А может, не он. Может, это мой геде был. Мы же все такие: "Ко мне Сам пришел!" Нужное имя вписать, оно все равно будет крутое-крутое. В этом мире мы мало кому нужны, зато в том нами интересуются непременно первые иерархи. Ага.
В общем, приходил кто-то, похожий на. Сидел рядом. Курил. Молчал. Думал о чем-то своем. Может быть, ко мне это не имело никакого отношения. Может быть, имело.
Было страшно. Было интересно. Страшно от неестественности происходящего (хотя, где они, границы естественного?) Интересно — от того же.
"Лицо" курящего-молчащего напоминало леджеровского Джокера, и я подумала, что Хит наверняка вспомнил и Барона, когда искал свой образ. Кстати, только сейчас догнало: не зря ведь пиджак у Джокера фиолетовый. Раньше я на это внимания не обращала.
Курящего-молчащего облегало классическое черное. Выглядел элегантно и подтянуто. За что спасибо. Не люблю неряшливых, даже если это привидения, духи и боги.
Валькирии дома не было, что характерно. И время характерное — чуть за двенадцать пополуночи.
"Не дай мне Бог сойти с ума"...

@темы: "легенда и символ"

---

Мерлин читает

Под изящными сводами приемного зала раздавался необычно гулкий звук, словно колокол раскачивали. Кей поморщился. Надо было снять доспехи. Его, конечно, можно извинить, дело срочное, но вид сенешаль Артура имел сейчас крайне нелепый. Скорее бы уж Мерлин его принял.

Кей огляделся. В зале – никого. Только пустота смотрела на него выжидающе и, кажется, с любопытством.
Сенешаль поморщился. Странно встречает его друг и наперсник короля. Когда во дворе замка слуги Мерлина заботливо приняли уставшего коня, а управляющий сам проводил его в приемный покой, Кей не сомневался, что все решится тут же, на месте. И вот тебе – на месте топчется он, а дело не сдвинулось даже на зазор между наручем и рукавицей.
Пустота все еще глумливо пялилась. Кей терпеть не мог, когда его рассматривают. Изобразив скуку на лице, он сделал неприличный магический жест. Представление о колдовских чарах сенешаль имел самое туманное, но когда-то знакомый маг обучил его паре боевых приемов, они еще ни разу не подвели.
Пустота фыркнула, отчетливо зевнула, но все-таки отплыла к дальней стене. В освободившемся пространстве тут же материализовался крохотный человечек с тяжелым взглядом, холеной бородой, шрамом через все лицо и боевым топором у пояса. Черное одеяние и огненного цвета колпачок на голове придавали крохотуле вид зловещий и загадочный.
«Ничего себе Красная Шапочка!» – ошарашено подумал Кей.
«Шапочка» смерила его свинцовым взглядом:
– Кого-то дожидаетесь, сударь?
– Я – рыцарь Кей, – ответил «сударь» с некоторым раздражением. – У меня письмо от короля Артура к почтенному Мерлину. Дело срочное, отлагательства не терпит. Будь добр, проведи меня к хозяину замка.
Гном покачал головой. Кашлянул. Сказал значительным голосом:
– Мерлин читает.
Сенешаль решил, что Мерлин получил какое-то важное сообщение, не менее важное и срочное, чем то, что привез волшебнику он сам. Кто-то еще просит о помощи и будет нехорошо в такой ситуации лезть напролом.
– Твой господин занят важным делом, – с почтением в голосе произнес он. – Я подожду.
Гном растворился. В зале немедленно разлеглась пустота. Кей готов был поклясться, что теперь она лижет бока и грызет когти, как кошка.
Прошел час, может быть, больше. Сенешаль устал. Хотелось есть, хотелось в нужник и хотя бы быстрее покончить с делом. Он вопросительно взглянул в пустоту. Стиснул рукоять меча. И с решительным видом направился к двери во внутренние покои.
Не успел Кей сделать трех шагов, как на его пути возникла дама – или девица – в белом платье. Лицо ее закрывала густая вуаль. В руках дама держала поводок, на другом конце которого извивался оливкового цвета гад. Наметанный взгляд сенешаля сразу распознал желтопузика.
– Это – дракон?! – поразился сенешаль.
По канону принцессам полагались драконы. Но… не такие же!
– Такие, такие, – кивнула принцесса.
Голос ее тонул и терялся в складках вуали.
– Милый, правда? У нас завтра помолвка. Не хотите присутствовать?
Она нагнулась и почесала желтопузика за предполагаемым ухом.
– Благодарю, – пробормотал Кей, пытаясь осмыслить услышанное. – К сожалению, меня торопят обстоятельства. Срочное дело к Мерлину.
– Мерлин читает, – отмахнулась принцесса, проплывая к выходу.
– А долго? – крикнул ей вслед Кей. – Долго он еще будет читать?
– Никто не знает, – донеслось от закрывающейся двери.
Кей нервно дернул шеей, но выругаться не успел – из внутренних покоев стремительно вышел рыцарь в латах и с обнаженным мечом. Кей схватился за оружие, но рыцарю явно был нужен другой противник.
– Женщину в белом не видели? – спросил он с озабоченным видом.
– Сэр Персеваль? – уточнил Кей, хотя и так все было понятно.
– Он самый, – подтвердил рыцарь.
– Туда ушла, – сенешаль показал на дверь, за которой скрылась влюбленная парочка. – С желтопузиком.
– Дракон это, – вздохнул рыцарь. – Прикидывается безобидной ящерицей, а после обручения сожрет девицу. Надо отбить.
– Постойте, – Кей в волнении схватил рыцаря за наруч. – Какой-то дракон похитил племянницу нашего короля. Ну, то есть, мы думаем, что похитил. А может, речь о том самом, о желтопузике? Выходит, я с королевской племянницей разговаривал? Лицо-то у нее закрыто, и голос странный какой-то. А ее дракон очаровал, увел и есть собирается! Я за этим и приехал к Мерлину…
– К Мерлину бесполезно, – махнул рукой рыцарь. – Я тоже пробовал. Только время зря потратил. Он читает.
– Да что он такое читает? – возмущенно спросил Кей. – Такое важное, что все беды мира могут подождать?
– Читает, и всё, – мрачно ответил рыцарь. – А нам пора, если хотим найти девицу, а не ее нежные косточки.
Кей взглянул на дверь во внутренние покои.
– Может, пройти к нему? Взять за шиворот, оторвать от книги? Пригрозить?
Рыцарь отрицательно качнул головой.
– Бесполезно. Он ничего вокруг не видит и не слышит. А угрожать ему глупо, он бессмертный.
– Тогда чего мы стоим? – недовольно проворчал Кей. – Вперед, о доблестный рыцарь.
Про себя сенешаль понадеялся, что по дороге им встретится какой-никакой трактир.
***
Мерлин поднял голову и прислушался. Подождал, пока смолкнут гулкие шаги рыцарей. Достал пергамент, стилос, придвинул поближе чернильницу и набросал письмо:
«Славный король и дражайший друг! У меня хорошие новости. Скоро ты обнимешь свою племянницу. Об этом позаботится рыцарь Персеваль. К тому же, Кей отправился вместе с ним. Твой сенешаль неплох в бою, если его разозлить, а сейчас он зол, так как не обедал. У наших рыцарей будут увлекательные приключения и блестящая победа. Я немало потрудился сегодня для этого. Любая история завершается счастливо, если правильно ее прочитать».
Мерлин запечатал письмо, привязал к лапке почтового ворона, выпустил птицу и вернулся к столу.
– Господин, к вам снова рыцарь, – доложил управляющий, возникая на пороге прямо из воздуха. – Себя не назвал.
– Сэр Белоручка, – проворчал Мерлин, переворачивая страницу. – Всё свою историю ищет, никак не найдет. Надо бы помочь.
– Что велите передать? – осведомился управляющий.
– Я читаю, – буркнул Мерлин.
Управляющий с пониманием взглянул на книгу, незаметно улыбнулся, поклонился и вышел.

@темы: "рассказцы"

---

Весна близко

Февраль. Достать "Канон" и фоткать.

@темы: "сезоны"

---

Локи - сорок один

Разменял пятый десяток и второй сезон сериала "Локи". Ну... с днем рождения!

---

Если...

Если сидеть на берегу реки в ожидании трупа врага, то увидишь, как мимо плывет твой собственный труп.

@темы: "слова, слова, слова"

---

Журнальчика не найдется?

Набралась наглости и решила спросить: мои дорогие, а может кто-нибудь прислать мне пару-тройку журналов типа "Мой прекрасный сад", "Вокруг света", кулинарные и даже не знаю, что у вас такого иллюстративно-декоративного продается (только не журналы мод, тоненькие тетеньки в гламурных одеждах - не для меня тема)? Можно старые, если в целом они годны к употреблению.
Не поверите, но у нас с этим материалом большая проблема, а мне не хочется забрасывать открытки. Очень приятное занятие, и для головы полезно
В благодарность могу прислать самодельную открытку с маленькой самосочинившейся историей.

@темы: "welcome to my life"

---

Внезапно

Мое лицо в соцсетях

@темы: "сам себе праздник", "Иэн Глен"

---

Баловство и развлечение

Внезапно затеяла открытки с рецептами. Делюсь идеей. Все просто: делаем открытку и вписываем (вклеиваем) в нее рецепт. Располагая умелыми ручками, можно неплохую серию запилить и даже на продажу. Ну, а у меня так, баловство и развлечение

@темы: "сам себе праздник"

---

Год незабудок

Первое февраля однако. Поздравляю с наступившим годом Тигра. У нас он, кажется, год незабудок.

@темы: "сезоны"

---

Хэппи Лайнус

Лайнусу Роучу — пятьдесят восемь.

День рождения, говоришь?

Торт где?

Риддик, ты тоже приглашен.

Была не была, пропью корону.

Хотя я, кажется, не пью...

Хотя, как — не пью? А кофе?

С днем рождения! Спасибо за талантливую игру!

@темы: "мое кино", "Лайнус Роуч"

---

Хомо не-сапиенс

Валькирия окончательно перебралась ко мне. С будущими котятами. У своих хозяек, двух милых молодых женщин, снимающих квартиру на третьем этаже, ей... да никак. Я уже года три ее кормлю, пускаю зимой погреться, а летом - отдохнуть от лютой уличной жары. И она все привыкала, привыкала, а три недели назад пришла простуженная и заявила всем видом, что привыкла окончательно и никуда больше не уйдет. На попытки отнести ее "домой" рычала, царапалась и чуть не за порог когтями цеплялась. Когда у кошки такая реакция на "дом", значит, там ей очень плохо.
Вместо Валькирии на третий этаж поднялась я. Хозяйка открыла дверь с приветливой улыбкой. Само обаяние. Я ей объясняю, что ее кошка у меня, что я не против, мне с ней веселее, но котят, будьте добры, пристройте, когда появятся и подрастут.
Само обаяние смотрит на меня все с той же приветливой улыбкой и говорит: "А вы не волнуйтесь. Выбросьте ее на улицу. Пусть там живет".
...В школе мне говорили, что мы все вроде бы хомо сапиенс.

@темы: "welcome to my life"

---

Локи, Локи, ты могуч

Позавчера я подумала, что надо бы дописать фанфик про Локи. И где-то очень фоном мелькнула мысль: "Вырубят же свет". Это у меня метка такая: начинаешь думать о Локи, и в жизнь вкатывается клубочек веселого хаоса.
Подумала, значит, и забыла. А вчера вся Средняя Азия целый день сидела без электричества, отопления, горячей и холодной воды, а также интернета.
Может, ну его, тот фанфик?

@темы: "Локи"

---

Драконова пустошь

Есть выражения, которые мне непонятны. Одно из них: «серое небо». Слова, которые должны передать скуку, однообразие, безликость и вызываемое ими уныние. Но небо не может быть однообразным и, тем более, безликим. Это как если бы тебе предложили полетать на драконе, а ты зеваешь: «Ой, скучно!»
Серое небо — это великая драконова пустошь. Огромная — взглядом не охватить — равнина, где иней сверкает на темной от зимнего холода траве, где ночью ветер подхватит серебристый шар перекати-поля, и тот луной понесется по руслам былых звездных рек, где между курганами снежных туч спит память о прежних драконах, тех, у кого в междубровье вызревали жемчужины, и каждая оказывалась новым миром. А их потомки сейчас летают над моим городом. Я вижу почти прозрачных малышей, юрких, как ящерицы, и озорных, как котята. Вижу молодых драконов, гибких, стремительных, беспечных. Взрослых — у них могучее тело, темные бока, стального оттенка подбрюшина (у старых драконов она отдает желтизной). А если повезет, то перед сильным ливнем или снегопадом можно увидеть вождей. Однажды я видела трех таких предводителей. Больше получаса летели они от горных вершин к степям за городом, и полнеба от горизонта до горизонта было закрыто гигантскими черными телами, и по чешуе их пробегали молнии. Шелестел небесный ковыль под взмахами крыльев, и неслось гонимое их дыханием лунное перекати-поле, и старые курганы над притихшим городом слышали их громовый рык.

Такое вот серое небо)

@темы: "сезоны"

---

Афемато

Внезапно дописала рассказ, начатый чуть не год назад. Верный признак выздоровления.

Если вы слышали о Манускрипте Ангелов, то и о Филиппе Казуале слышали наверняка. То, что с ним случилось, многим кажется бессмыслицей. Многим, но не мне. Я лучше других знал Казуаля и всегда чувствовал некую закономерность в его жизни. Считать ли случайной страсть этого эрудита и любителя книг к единственному тексту, о котором, в сущности, никто ничего не знает? Случайна ли тяга ученого, неразрывно связанного с искусством точных формулировок, к слову, никаким определениям не поддающемуся? Спустя много лет я все еще вижу это удивительно молодое лицо в обрамлении светлых волос, которые сияли как ореол, когда Казуаль с улыбкой гностика произнес: «Афемато». Человек растворился в слове, и, возможно, само слово возникло, чтобы растворить в себе именно этого человека.
Я не верю в реинкарнацию, но наша жизнь совершенно точно начинается задолго до нас. Судьба Казуаля решилась за шестьсот лет до Казуаля, в 1410 году, когда Фома Пилигрим из Солсбери обрел Манускрипт Ангелов. Страсть к дороге у этого ученого францисканца временами доходила до мании. Весь мир земной казался ему тесным. Дорога уводила Фому всё дальше от солсберийского монастыря, где он принял постриг в 1395 году или, может быть, годом позже, как настаивает Роберт Кро. От даты пострига зависит, когда именно наш гениальный полиглот побывал в Эфиопии – в 1410-м или 1411-м, ибо в жизнеописании его сказано: «Пятнадцать полных лет минуло с того восхода, как блаженный Фома удостоился образа ангельского, до того заката, когда он ступил на землю эфиоплян, почитающих себя сынами Соломона». Впрочем, фраза эта не так ясна, как представляется. Не имеем ли мы дело с аллегорией? Ради одной ли цветистости слога говорит автор о рассвете и закате, когда мог ограничиться простым словом «день»? Рискнем пойти еще дальше: «образ ангельский» исследователями мыслился как указание на постриг, однако известно, что Фома еще до принятия монашеских обетов видел загадочного ангела, который указывал на дорогу за своими гигантскими крыльями. Не об этом ли образе идет речь?
Фома воспринял видение как призыв к странствию. Пройти дороги земные – вот в чем заключалось с тех пор его послушание, полученное непосредственно от Бога. Настоятель монастыря в Солсбери, человек разумный и не любивший торопливых выводов, увещевал ученика подождать и попросить у Господа подтверждения виденному, но для Фомы промедление равнялось ослушанию высшей воле – потому сразу по принятии монашества он собрался в путь.
Его странствия, увлекательные сами по себе, в житии, составленном учениками Пилигрима, приобретают совершенно фантастический вид. Фома беседует с кентаврами и крестит антиподов. Иноверец-капитан отказывается принять христианина на свой корабль, и Фома пересекает море в чреве кита, превзойдя, таким образом, Иону, ибо средство наказания для библейского пророка превратилось для францисканского монаха в круизный лайнер по системе all inclusive.
Кит доставляет Фому в Эфиопию, где происходит упомянутая встреча с кентаврами, а также посещение псоглавого отшельника. Загадочный двойник святого Христофора указует Пилигриму путь в чудесную обитель, до неотличимости похожую на Монсальват поэтических романов Кретьена из Труа и Вольфрама из Эшенбаха. В этой обители Фома открывает для себя Манускрипт Ангелов, понимая, что книга есть цель пути, предначертанного ему Богом.
Как ни фантастично житие Фомы Пилигрима, не подлежит сомнению, что он действительно добрался до Эфиопии и побывал во всех главных ее христианских святынях, в том числе, в храме Бет Марьям. Здесь снова заявляет свои права легенда. Некий безмолвствующий инок, с лицом, скрытым капюшоном, показал Фоме Манускрипт Ангелов, писанный на «языке Эдема». Был ли то древнееврейский, древнегреческий, коптский или геэз, нам уже не узнать, ибо единственный список Манускрипта, достигший берегов Европы, сожгли по приговору церковного трибунала менее чем через тридцать лет после описываемых событий.
Житие говорит, что явный и тайный смысл Манускрипта открылись Фоме в озарении, так что книгу с тысячью историй, в каждой из которых действует некий ангел, он охватил умственным взором в единый миг. В действительности, как мы можем предположить, францисканец читал ее, и достаточно долго: в Житии говорится, что только на третий день уже знакомый нам безмолствующий инок указал Пилигриму на миниатюру с изображением крылатого вестника небес, в котором Фома опознал того, кто повелел ему отправиться в дорогу. Миниатюра сопровождала рассказ, в котором некоему благочестивому старцу, имевшему множество учеников, явился ангел исполинских размеров. Ангел произнес всего одно слово: «Афемато». Что оно значило, в рассказе не пояснялось. Видение было почти мгновенным. Святой не успел подняться с колен, как ангел исчез. Старец же взял посох и немедленно отправился в путь, не имея с собой никаких запасов и никого из учеников. Впоследствии его видели в разных местах Абиссинии, но говорить с ним не удалось никому – старец дал обет молчания.
Рассказ из Манускрипта Ангелов лег в основу краткого «Поучения» Фомы, написанного им по возвращении на родину. Пройдя множество диковинных стран, привезя в Солсбери множество святынь и редкостей, среди которых был сделанный самим Фомой список с Манускрипта Ангелов, наш монах стал весьма почитаемой фигурой. У него немедленно появились обожатели и последователи. Им адресовал Фома свое «Поучение», в котором советует не обожать никого, кроме Бога, и не следовать ничему, кроме стремления исполнять Его волю. Неистовый странник, он ставит в пример старца из Манускрипта Ангелов, отправившегося в путь, несмотря на библейскую древность лет. Слово же, произнесенное ангелом, толкует как «дорогу» или «странствие», подкрепляя свой вывод множеством цитат из Священного Писания.
Недолго пробыв в Солсбери, Фома снова отправился в странствия, из которых уже не вернулся. След его теряется в южной Индии. Известно, что он успел побывать у потомков тех, кого крестил апостол Фома. Куда направился Пилигрим после этого, где оборвался его земной путь, никто не знает. Кажется, путь этот и не обрывался вовсе, а вел все дальше, все выше, пока земля однажды не перешла в небо, и Фома не поднялся по ступеням, ведущим в рай, чтобы и там продолжать свое безостановочное движение, более удивительное, чем плавание Одиссея, Брана, Майль-Дуйна и прочих знаменитых путешественников, ибо никогда и нигде не будет у него пункта прибытия – конечной, завершающей точки.

II

Подобно благочестивому старцу из Манускрипта Ангелов, Фома не взял с собой никого из называвших себя его учениками. Он привык в одиночестве проходить дороги земные и не хотел отвлекаться от созерцания Божьих чудес, что неизбежно случается в разговорах со спутником. К тому же, право иметь учеников Фома признавал только за великими святыми.
Тем не менее, в Солсбери осталось немало обожателей Пилигрима, вернее, обожателей чудес и диковинок, воображению которых странствия Фомы давали значительный простор. Некоторые из них рискнули последовать примеру Пилигрима. Они отправились в собственное паломничество по миру, группами и в одиночку, растворившись, подобно соли, в прибое сменяющих друг друга событий, большая часть которых отнюдь не благоприятствовала путешествиям.
Другие – их было большинство – остались в солсберийском монастыре и его окрестностях и, как всегда бывает в таких случаях, занялись созданием собственного учения. Обожатели, именовавшие себя учениками Фомы Странствующего (или Пилигрима) сосредоточились – тоже закономерно – на самом очевидном. Явление ангела Фоме давало слишком широкий простор истолкованиям, чтобы не оказаться центром нового мистического учения. В дороге, открывшейся за крыльями ангела, Пилигрим увидел земной путь, который надо пройти земными ногами. Его последователи, напротив, углядели здесь путь мистический, для преодоления которого уходить, собственно говоря, некуда. Тем самым ангелиты (так стали называть учеников Пилигрима) воскресили доводы настоятеля, увещевавшего Фому оставаться в монастыре, и отвергли идею самого Фомы – закономерный результат перехода мысли от человека к человечеству. Ангел из видения сделался в учении ангелитов открывателем дорог в самом широком смысле. Он оберегает трех отроков, ходящих в пещи огненной, сидит в пещере, из которой вышел воскресший Иисус, является апостолам вслед возносящемуся Мессии, выводит Петра из темницы и является святым каждый раз, когда нужно открыть двери, указать путь, засвидетельствовать некое важное событие, связанное с движением физическим или духовным.
Возможно, на этом обожатели Фомы остановились бы, не присутствуй в его жизни куда более волнующая загадка. От образа она вела к слову, от видения – к книге, от начала путешествия к его кульминации. В загадочном слове, произнесенном посланцем небес, почитатели Фомы неизбежно должны были углядеть провозвестие новой эры. Слово – вот что, в конце концов, восторжествовало и над видением, и над чудесами, случавшимися с Пилигримом во время его путешествий. В сознании ангелитов слово засияло всеми оттенками мистического света, заиграло тысячью смыслов, которые способна изобрести герменевтика, и вобрало в себя весь мир. Вначале толкования разнились, но одно одержало верх. Знамение конца существующего мира, последнее слово, которое будет произнесено на Земле, вслед за чем на смену земному Вавилону придет небесный Иерусалим, а речь мирскую сменит речь ангельская – вот истинный смысл речения, и на этом сошлось большинство ангелитов. Таким образом, «афемато» оказывалось не только заключительным аккордом мира земного, но и ключом, распахивающим врата мира небесного. Немедленно вслед за этим Ангел Восхождения, как именовали ангелиты образ из видения Фомы, стал Ангелом Ключей, и на немногих уцелевших после разгрома ангелитов изображениях можно увидеть его с ключами в поднятой деснице и сияющим над ним словом-нимбом.
Английские прелаты, более терпимые к инакомыслию, чем духовенство континента, на первых порах ограничились увещеваниями ангелитов и указанием на то, что лишь Богу, а не суетному людскому мудрованию открыты все тайны мира. Но брожение умов усиливалось, среди епископата обнаружились сочувствующие новым мистикам, множились списки истории благочестивого отшельника и жития Фомы Пилигрима, ангелиты устроили процессию с распеванием Слова Последнего Дня. Снежный ком рос, пока не рухнул в пропасть, увлекая за собой участников этой странной мистерии. Епископ Солсбери был найден мертвым в своей библиотеке. Перед ним лежал Манускрипт Ангелов, открытый на рассказе о благочестивом старце. Здравомыслящие склонялись к тому, что причиной смерти послужил апоплексический удар, но столь заурядная версия не устраивала взвинченные умы и натянутые нервы. Поползли слухи. Слухами немедленно воспользовались противники ангелитов. История завершилась тем, что учение классифицировали как опасную ересь. Вчерашний восторг обернулся страхом, ненавистью и карательными мерами. Манускрипт Ангелов, привезенный Фомой, торжественно сожгли на главной площади Солсбери, раскаявшихся ангелитов разослали по дальним монастырям, нераскаявшихся приговорили к пожизненному заключению в монастырских темницах. Впредь за упоминание Манускрипта полагалась тюрьма, за произнесение слова «афемато» – смертная казнь. Ангелиты растворились в водах забвения. Мир грез, ожиданий и надежд, заложивший собственную традицию в изобразительном искусстве, поэзии и музыкальной драме, родился из единственного слова и ушел вместе с ним. Ушел, чтобы нежданно вернуться, ибо даже там, где последнее слово подводит итог делам старого мира и открывает счет дням нового, никакое путешествие не имеет завершающей точки.

III

Для нашего времени ангелиты стали тем же, что филоновы терапевты для исследователей поздней античности. Никто не отрицал их существования, но история путешествия Фомы Пилигрима в Эфиопию считалась плодом религиозной экзальтации и цветистого воображения XV века. Ожесточенные споры вызывал Манускрипт Ангелов: наиболее радикальные медиевисты видели в нем эсхатологическую метафору, наиболее осторожные допускали, что Фома действительно привез рукопись, но не из Эфиопии, а из Испании или Прованса. Большинство же заняло умеренную позицию: текст был, но составил его некий монах, живший в Солсбери, носивший имя Фома, начитавшийся книг и наслушавшийся морских баек.
Этот расклад оставался незыблемым, пока не пришел Казуаль. Первую статью о Манускрипте Ангелов, более поэтическую, чем научную, он опубликовал в первый год учебы в университете Лувена. На днях я перечитал ее. Юноша Казуаль говорит об «ускользающем» характере Манускрипта, о том, что само это пестрое собрание легенд, чудес, необычайных явлений и явленных необычайностей искушает воображение читающего. Кажется, Казуаль первый заметил, что не только пресловутый рассказ об отшельнике, которому явился ангел, но все упоминавшиеся в связи с Манускриптом сюжеты так или иначе связаны с идеей движения, перемещения, пути.
Статья обратила на себя внимание, но, полагаю, не это вдохновило Казуаля на новые поиски. Его привлекало все малоизвестное. Недостаток информации, спорность вопроса, недосказанность, заключенная в предмете исследования, возбуждали в нем страстное любопытство, а гениальная интуиция, энциклопедические знания и одержимость выбранной темой делали свое дело. Через десять лет Казуаль стал самым молодым авторитетом в медиевистике, через двадцать – непререкаемым гуру для всех, кто так или иначе соприкасался с историей ангелитов. Побывав в Эфиопии, он прошел предполагаемый путь Фомы Пилигрима, и, хотя не обнаружил ни одного списка Манускрипта Ангелов, нашел фрагменты его в других рукописях на геэз и языке коптов. Таким образом, текст, само существование которого подвергалось сомнению, обрел бесспорную реальность. Попутно Казуаль совершил еще одно открытие, обнаружив подпись Пилигрима на страницах «Перипла Эритрейского моря», хранившегося в домашней библиотеке одного из священнослужителей церкви Бет-Марьям: тот говорил, что от прадеда ему досталось собрание древностей, в котором сам наследник мало что понимал.
Превратившись, по словам Казуаля, из образа тайны в предмет инвентарной описи, книга и человек, с нею связанный, вызывали теперь живейший интерес в научных кругах. К исследованию Манускрипта и «Жития» Фомы подключились другие знатоки. Роберт Кро опубликовал монографию, уточнявшую датировку событий в жизни Пилигрима. Были кардинально пересмотрены и тщательно перепроверены сведения об ангелитах. Исследования изображений Ангела Ключей открыли целую школу в изобразительном искусстве, которую до сей поры никто не замечал. Во всех работах авторы неизменно ссылались на Казуаля, отдавая должное его незаурядному уму и глубине исследований.
Мне казалось, Казуаля радует столь ошеломляющий успех. Иногда, правда, на лице его мелькало странное выражение, грустное и мечтательное, но я приписывал это усталости: даже Казуаль нуждался в отдыхе. Сейчас я укоряю себя за беспечную невнимательность. Я мог бы догадаться об истинной причине его состояния.
Помню – мы обедали в маленьком ресторане, в окно, сквозь дикий виноград и цветные стекла пробивался веселый летний полдень, зовущий немедленно отправиться на загородную прогулку, а еще лучше, в морское путешествие, но мы сидели за столом и обсуждали будущий симпозиум, посвященный проблемам исследования текстов «осени средневековья», – Казуаль сказал, что наше время страдает помрачением рассудка. Каждое поколение думает так, возразил я. Казуаль посмотрел на прыгающего за окном воробья и ответил, что в нашем времени нет тайны, а это сродни психическому заболеванию. Нигде не найдешь такого стремления к рациональным доводам, как в уме шизофреника. Я шутливо поинтересовался, не собирается ли он сочинить поэму. Казуаль ответил, что его поэма состоит из одного слова. Я не сомневался, что мне это слово известно. Казуаль кивнул. «Афемато», – произнес он своим выразительным голосом, слегка нараспев. Свет из окна падал прямо на моего друга, волосы его сияли подобно ореолу вокруг головы, а лицо излучало такое счастье, как будто он видел ангела и дорогу за его крылами. Будь мы в церкви или в горах, я, вероятно, испытал бы предчувствие разлуки. Но обстановка ресторана не располагала к мистическим переживаниям. Я лишь заметил, что наши зануды лучшей из поэм предпочтут пару мелких но достоверных фактов. Казуаль усмехнулся и перевел разговор на другую тему.
А через месяц состоялся симпозиум. Казуаль выступал с докладом «Слово: правота и ошибка ангелитов». Название интриговало. Пахло сенсацией. От выступлений doctor angelicus, как остроумно окрестили Казуаля коллеги, всегда ждали чего-то необычного – он умел провоцировать, приводить в замешательство, сеять в умах зерна сомнения и любопытства. Когда он поднялся на трибуну, зал разразился аплодисментами, отдавая должное его заслугам.
Однако уже начало доклада вызвало недоумение, к заключению же все пребывали в полной растерянности. Казуаль не рассматривал какую-либо научную проблему, не опровергал прежних данных и не приводил новых. Его доклад действительно оказался поэмой, вернее, гимном слову. Отталкиваясь от истории ангелитов, обожествивших слово, значение которого так и осталось неизвестным, Казуаль говорил о тайне, присущей слову как таковому, о свойстве являть тот смысл, который воспринимающий может (и хочет) уловить, о способности слова актуализировать несуществующее, вызывая к жизни то, чего не могло быть, не будь слова. Слово в докладе Казуаля превращалось в цель мироздания, а человек – в инструмент, появившийся, чтобы проявилось слово. «Афемато» из Манускрипта Ангелов и есть выражение сущности слова, а дорога за крыльями ангела – образ его познания. Ангелиты, по мнению Казуаля, близко подошли к пониманию истинной природы слова, но допустили базовую ошибку. Они не поняли, что, будучи целью мироздания, слово одновременно – путь к ней, движение в его идеальной форме. Поэтому каждый приобщенный к тайне слова, неизбежно приобщен к тайне странствия, и поэтому не может быть последнего слова – в своей идеальной сущности слово первоначально и вечно, как вечно его движение, и нигде, никогда не будет точки, в которой оно завершится.
***
Трибуну Казуаль покинул в мертвой тишине, быстро сменившейся возбужденным гулом. Тут и там слышался нервный смешок, по рядам прокатилось покашливание – лучший способ, ничего не говоря, сказать о неприятии услышанного. В двух-трех местах вспыхнули ожесточенные споры, сначала вполголоса, потом громче, так, что модератор вынужден был объявить перерыв. Я думал перехватить Казуаля на выходе из зала или в фойе, но мне нигде не удавалось его найти. Он ускользнул – как скоро выяснилось, навсегда. На следующий день я получил от него письмо. Казуаль сожалел, что мы не попрощались, сообщал, что передает мне свою библиотеку и весь свой архив – черновики, записки, неопубликованные работы – и выражал надежду, что когда-нибудь я пойму мотивы его поступка.
Он не покончил с собой и не пропал без вести. Его неоднократно видели впоследствии, главным образом, в Эфиопии, Египте, Индии, но при попытках заговорить с ним Казуаль неизменно хранил молчание. Впрочем, стоит ли говорить, если познал самую суть слова? На этот вопрос у меня – пока – нет ответа, но, возможно, и я когда-нибудь услышу: «Афемато». И мне откроется дорога за крыльями ангела.

@темы: "рассказцы"

---

Одеялко и День творчества

Всем друзьям спасибо за пожелания здоровья! Прихожу в себя. Организм требует ЖРАТ, особенно мясо, требует чай с лимоном и одеялко. Иногда одеялком работает Жука-Валькирия. От нее и от меня всем обнимашки и поздравления с Днем творчества (сегодня, ага).

---

По второму кругу

Мы уже почти приятели. "Здравствуй, маленькая сволочь! Где так долго пропадала?" - "Ой, извини, замешкалась. Дела, дела, дела... Зато не с пустыми руками! Вот тебе кружка отменного озноба, даже Дудочнику Кнуту такой не предлагали. Головная боль — первый сорт. Ну, и так, по мелочи, фенечки разные".
В общем, здравствуй, вирус, новый год. Вальсирую по второму кругу.
Всем здоровья и берегите себя!

@темы: "welcome to my life"

---

Пушистого вам!

Вношу обещанную Жуку, она же Жопиколь, она же Валькирия. И нет, это не намек, что в следующем году все будет коту под хвост. Это пожелание счастья, большого и пушистого

@темы: "сам себе праздник"

---

Гончие декабря

Минул год — месяцеслов закончен. Я несказанно рада, что мне удалось завершить этот обзор, несмотря ни на что. Хорошо получилось или не очень — судить вам. А для меня, благодаря комментариям Маримо Ю, это было новое открытие любимого произведения живописи Спасибо ему и всем, кто читал мои заметки о "Роскошном часослове герцога Беррийского".


Короткие дни, быстрые дни - словно гончие Времени настигают уходящий год, впиваясь в него клыками воспоминаний, на опушке декабрьского леса, деревья которого, словно зрители, обступили участников охоты, случившейся когда-то возле Венсенского замка и случающейся накануне каждого Рождества. "Декабрь", завершающий календарный цикл "Роскошного часослова герцога Беррийского", как и все миниатюры этого красочного универсума, одновременно до осязаемости земной и до осязаемости ирреальный. Охота - любимое зимнее развлечение средневековой знати, пополнявшее, к тому же, припасы для святочного стола. Охота - магический ритуал, демонстрирующий силу правителя, и пусть ко временам создания Часослова его смысл забылся, традиция осталась. А еще охота на кабана - самая подходящая из метафор завершения года, времени, в котором неизменно присутствует смерть - и новая жизнь, приходящая ей на смену. За пожелтевшими, словно выгоревшими на холоде деревьями на фоне изумительно выписанного неба, переходящего от насышенной бирюзы в прозрачный аквамарин, встают белые башни. Они кажутся плодом авторской фантазии, однако художник изобразил вполне историчский Венсенский замок. Эта деталь перекидывает мост от темы смерти к теме рождения - в Венсенсклм замке появился на свет заказчик "Роскошного часослова" Жан де Берри. Герцога Беррйиского мы увидим в "Январе", миниатюре, открывающей цикл сезонов, и будьте уверены - затравленный накануне Рождества кабан присутствует на празднике в честь Дня Трех Царей. "Декабрь" закольцовывает историю года, парадоксально открывая путь в новый месяцеслов. В парадоксах, переплетениях смыслов и взаимозаменяемости мимолетного и вечного заключена истинная роскошь "Роскошного часослова герцога Беррийского", самого, пожалуй, таинственного произведения в мировой живопоси.