Демон? Это ваша профессия или сексуальная ориентация?
Была у меня задумка написать фик под названием "Дочь Локи". Рассказала о ней Egressa, она меня вдохновила, и я взялась писать. Сочинила две главы и поняла, что дальше дело не пойдет. Во-первых, Локи-семьянин, муж, отец - это не моя тема. Читать могу с удовольствием, писать - нет. Нельзя писать о том, чего не чувствуешь. Во-вторых, меня перестала интересовать связка Тор - Локи. И, вообще, уже тесно в рамках марвеловских сюжетов. Хочется оторваться от привычных героев и ходов. На горизонте вырисовывается силуэт нового Локи. Не знаю, получится ли что-то путное, но, во всяком случае, интересно попробовать. С другой стороны, когда я писала упомянутые главы, выкладывалась в полную силу и не хочу, чтобы они совсем канули в небытие. Поэтому размещаю здесь, в дневнике, эту начатую и неоконченную повесть. Может быть, когда-нибудь найду достойную сюжетную линию и продолжу.
ГЛАВА I
Тягучий послеполуденный зной каплет в море, словно мед из сота. Зелено-голубая гладь застыла, растеклась до самого горизонта жаркой летней истомой. Все потеряло первоначальный цвет. Небо выгорело до белесого оттенка, вода переливается, словно хвост сказочной Птицы-Пламя, а стены Белой Крепости окрасились желтой охрой.
Исполинская громада стен и башен вырастает прямо из моря. Здесь не найдешь суши величиной и в ладонь. По просьбе Одина Всеотца утгардские зодчие вырубили в теле белого утеса бастионы и двойные ряды стен, крытые галереи и скрытые переходы, парадные залы и помещения для воинов, винные погреба и глубокие подвалы. Здесь располагался дворец Владыки миров, пока асы строили свою столицу.
Теперь крепость служит тюрьмой. Правда, в ней всего один узник. Но от его судьбы зависит судьба всех Девяти миров, и мало кто из их обитателей желает, чтобы он вышел на волю. Особенно в Мидгарде надеются, что приговор достаточно суров, и вряд ли Локи Асгардский увидит что-нибудь еще кроме этих белых стен.
Впрочем, за пределами Асгарда истинные события так обросли слухами, что уже не отличить правду от домыслов. Особо усердствует по этой части опять-таки Мидгард. Теперь уже почти все смертные верят, что неудавшегося завоевателя доставили в Асгард в цепях и железной маске и тут же упрятали в подземелье, куда не проникает ни единый луч света. Можно представить, как бы они возмутились, узнав, что Локи стоит сейчас на верхней галерее Белой Крепости, опершись о каменную ограду ничем не скованными руками, и смотрит на море, вместо того, чтобы считать подземельных крыс и падающие со сводов капли. Но Асгард никому не позволяет вмешиваться в свои дела. Смертным достаточно знать, что Локи осужден на заключение, по-видимому, вечное, ибо в приговоре сказано: «Доколе не искупит своей вины перед Девятью мирами». А как ее искупить, если ты лишен возможности действовать?
***
читать дальшеПрогулка закончена. Стража провожает Локи в его комнату. Декорации поменялись. Декорации, но не суть. Укрытые гобеленами стены защищают от зноя, но не в силах защитить от тоски. Заточение створаживает время. Прежде упругое, словно мышцы атлета, оно рыхлеет и дрожит как колени старика.
Хотя тот старик в городе со странным названием Кобылий Сад (1) не дрожал, когда, единственный из перепуганной толпы, поднялся с колен. Что происходило в его душе? Почему он сначала упал ниц перед страшным сияющим видением в золоторогом шлеме, а потом все же поднялся? В других мирах по-иному. Там или умирают, но не гнут колен, или, согнув, на коленях и остаются. А в Мидгарде добро и зло, страх и мужество, надежда и отчаяние, честь и подлость так перепутаны, сплетены меж собой, что и не отличишь, где одно переходит в другое.
«Навязанный мне роком брат, открытый и простодушный, Срединный мир, о котором ты так печешься, создан не для тебя. Он принадлежит мне и служит мне, даже пленному. Мы так подходим друг другу – запутавшийся в своих грехах и вожделениях мир и его отверженный повелитель».
Локи силится улыбнуться. Но от прежней острой, словно лицо разрезали ножом, улыбки осталась лишь тень. Тишина стирает чувства. В безмолвии разум и воля размякают подобно брошенной в воду ковриге. Остается лишь мутная жижа отчаяния.
Проиграв битву в Мидгарде, мятежный ас ждал, что его покарают смертью. Его покарали тишиной. Лучше бы уж отрубили голову.
Локи вспоминает лицо Одина во время чтения приговора. Странно, он совсем забыл подробности тех дней, когда решалась его участь. О чем его спрашивали, что говорили судьи, как вели себя асы… Он не может даже припомнить, все ли друзья Тора пришли узнать о злодеяниях «демона ночи» (это прозвище закрепилось за Локи с легкой руки закованного в броню смертного). Впрочем, они всегда виделись ему неким безликим целым. Что с того, что Сиф – женщина, а Огун не похож на асгардцев еще больше, чем Локи? Они все равно представлялись их злокозненному товарищу на одно лицо. Смертные, действуя заодно, одним все же не были. Даже закабаленный магией Селвиг сохранял собственный разум, у Бартона оставалась его воля к действию. А у друзей Тора ничего своего, все поделено на четверых…
Да, так он многое забыл. А вот лицо Одина запомнил. Застывшее, холодное, отрешенное. Владыка асов ни разу не взглянул на Локи во время суда, хотя тот настойчиво искал его взгляда. Он не говорил с сыном, ни разу не вызвал его к себе, ни разу не пришел на допрос, который вели назначенные по его приказу Улль и Форсети. Да и правду сказать, допрос каждый раз превращался в комедию, на которой Владыке Асгарда нечего было делать. Локи остроумно и зло издевался над асами, а те в ответ лишь катали желваки и сжимали кулаки. Бедняги! Чем могли они, свято чтущие законы чести и благородства, устрашить того, кто побывал в руках Таноса?
Он и на суде смеялся, но за злорадством пряталась лютая тоска. Невидящий взгляд Одина ранил больнее самых изощренных пыток. Безумное желание вернуть отцовскую любовь с новой силой овладело Локи и окончательно истерзало и без того больную душу. В последний день суда мятежник ждал приговора как ждут праздника. Он не сомневался, что его осудят на смерть и жадно вслушивался в пустые, истертые слова:
«…и лишается высокого права именоваться асом, обитать в Светлом Граде Вечности, лицезреть владыку асов, общаться с асами и асиньями, равно как и со всеми друзьями Асгарда; как выкуп же за совершенное против Асгарда и Мидгарда зло взимается с Локи, сына …»
Читавший приговор судья нерешительно взглянул на Одина. Но царь не спешил прийти ему на помощь. Помедлив мгновение, судья продолжал:
«…взимается с Локи, сына Одина…»
«…голова», – беззвучно зашевелились губы Локи, словно подсказывая судье верное решение.
«…свобода, – закончил судья фразу и продолжал в мертвой тишине, – Приговаривается оный преступник Локи, сын Одина, к заточению в Белой Крепости. Никто не смеет, под страхом изгнания из Асгарда, говорить с ним. Никто не должен его навещать и с ним видеться. Имя Локи, сына Одина, надлежит вычеркнуть из списков имен асов. Под страхом изгнания его не должно поминать ни письменно, ни устно, ни во время праздников, ни в дни скорби, ни на улицах и тингах, ни в домашних стенах. Отныне и доколе стоит Асгард. Воля…»
– Постойте! – голос Тора, стоявшего рядом с Золотым троном и напряженно слушавшего приговор, прозвучал так неожиданно громко, что судья вздрогнул.
– Позвольте мне сказать! – Тор выступил вперед и склонился перед отцом:
– Я прошу убрать из приговора слова «доколе стоит Асгард». Никому не будет пользы, если Локи проклянут навечно.
Один молчал. Тор судорожно сжал висевший на поясе Мьелльнир, повернулся к сидевшим в зале асам и внезапно опустился на колени:
– Я прошу Асгард об изменении приговора! – выкрикнул он и замер, склонив голову.
Лицо громовержца побагровело от волнения, пальцы, вцепившиеся в рукоять Мьелльнира, побелели.
Локи овладело бешенство. Опять слюни распустил, глупец!
– Я не нуждаюсь в вашем убогом снисхождении! – зло выплевывая слова, закричал он. – Приговорите меня к смерти, лицемеры! Вы ведь знаете, что я не сын Одина. Убейте своего врага!
Один не шелохнулся. Он смотрел мимо сыновей, только негромко приказал:
– Перестань, Тор! Поднимись!
– Нет, – Тор упрямо, по-бычьи, нагнул голову, побагровев еще больше. – Надежда должна оставаться всегда. Я прошу Асгард о надежде!
– Во имя твоих подвигов, мы принимаем твою просьбу, Тор, – поднялся со своего места Хеймдалль. Впервые за последний век он оставил свой пост, ибо в день вынесения приговора, как самый старший, после Одина, должен был присутствовать на альтинге. – Асгард согласен. Согласен ли царь?
Один перевел взгляд на Стража. Они что-то безмолвно сказали друг другу.
– Доколе не искупит своей вины перед Девятью Мирами, – объявил Игг и ударил Гунгниром о подножие трона. – Внесите это в приговор.
Судья перевел дух и прочитал надтреснутым от волнения голосом:
– «…доколе Локи, сын Одина, не искупит своей вины перед Девятью Мирами. Воля Всеотца».
***
Дверь открывается, возвращая Локи в его безмолвную ловушку. В комнату входят слуги. Все же, как ни крути, Локи – сын царя, и даже в тюрьме обращение с ним соответствующее. Первый из вошедших зажигает светильники, другой накрывает стол. Локи только сейчас замечает, что солнце, которое, казалось ему, все еще высоко, садится за горизонт, окрашивая море золотом и багрецом. Значит, стол накрывают к ужину. Да, воистину, разум его мутнеет. Он уже начал терять чувство времени.
Слуги двигаются проворно и бесшумно. Локи молча наблюдает за ними. Он знает их по именам – Нари и Нарви. Эти двое были верны ему, когда он провозгласил себя царем Асгарда, и последовали за ним в Белую Крепость, прекрасно понимая, что и себя обрекают на вечное заточение. Их необъяснимая и необусловленная верность, не зависящая от магических жезлов и заклятий, не нуждавшаяся в щедрых посулах, ничего не ждавшая и не требовавшая, пробуждала в Локи мысль, с которой он никак не хотел согласиться, упрямо гнал от себя, но все чаще к ней возвращался. Мысль о том, что он устал злиться на жизнь. Какая-то в нем неправильная ётунская кровь. Ётун зол органично, злоба – часть его существа, подобно голове, сердцу, ледяным наростам на руках. А он тащит зло, как раб тащит чужой тяжелый скарб.
Вот озорство – да, не отнять ни при каких обстоятельствах. Слуги пробуждали в Локи невольное уважение, и он оберегал их от самого себя. Не пытался вовлечь в разговор, понимая, что тем самым создаст для них неразрешимую проблему. Пожелания же, обращенные к ним, старался облечь в немногие слова и высказывать как можно реже. Зато он с лихвой возмещал добрый порыв за счет стражников. Если раньше служба в Белой Крепости считалась синекурой, то теперь назначение туда приравнивалось к отправке на войну. Да и то иные предпочли бы на войну, чем в охрану Хведрунга.
Первое время Локи развлекался тем, что мультиплицировал себя и отправлял двойников гулять по крепости, весело прислушиваясь к звукам тревоги и делая большие глаза, когда взбудораженные стражники приводили очередной призрак в комнату узника.
«Кого вы привели? – спрашивал он, заложив руки за спину. – Девятого младшего принца Асгарда? Всеотец усыновил сиротский приют в Ётунхейме?»
По ночам караулы, дежурившие на башнях, подвергались нападению огненных шаров. Шары рождали невероятную суматоху, пока стража не разобралась, что особого вреда они не приносят. После столкновения с зеленым великаном Халком в Мидгарде Локи утерял большую часть таинственной силы, не свойственной ни асам, ни ётунам, и дававшей ему возможность не только мгновенно овладевать сложнейшими магическими приемами, но и усиливать их действие. Теперь он больше походил на фокусника, чем на Повелителя магии. Но его изобретательный ум оставался при нем, и каждый день любого из стражей Белой Крепости можно было смело засчитывать за год. За время, прошедшее с первого дня пребывания Локи в крепости до великого летнего праздника Света комендант четырежды подавал прошения об отставке. Один как будто и не читал их. Похоже, все, что было связано с Локи, перестало для него существовать.
Однако улитка времени ползла вперед, невыносимо долгий день все же сменялся другим, и Локи, наконец, надоели его забавы. Он чувствовал, как, против воли, им овладевает уныние. Лофт никогда не забавлялся просто так, веселья ради. Его проделки были вызовом – соперникам, врагам, обстоятельствам. А когда на вызов не отвечают, он теряет смысл.
Постепенно все начало терять смысл. Безликие дни, безмолвные слуги, неусыпные стражи, такие же обреченные, как и он… Разум бился о клетку заточения, ища выхода, и падал, обессиленный. Из памяти мало-помалу исчезали образы, заполнявшие его жизнь.
Сегодня он вдруг понял, что боится забыть, как выглядит его отец. Даже отрешенное и холодное, лицо Одина было для него точкой света в непроглядной ночи когда-то начавшегося безумия, а теперь и эта точка грозила потонуть во мраке.
Зато он наверняка не забудет лицо матери. Он и теперь может живо представить каждое ее движение, хотя не видел мать дольше. Фригг отказалась приходить на суд. Это было выше ее сил.
Как прекрасна ее улыбка… Локи хочет улыбнуться в ответ, но внезапно стонет и кривит губы от отвращения. Память выдает коленопреклоненного Тора. Наследник престола и здесь не дает Локи покоя.
Пытаясь отвлечься от незваного гостя, Друг волков медленно втягивает в себя воздух и так же медленно отпускает его. Картина меняется. Толпа смертных, тоже стоящих на коленях. Старик, который бросил ему вызов. А рядом со стариком – та девушка… Первая дань, которую принес мир людей. Она была привлекательна и пробудила в Локи любопытство, которого он не ведал прежде – любопытство к женщине. Что, впрочем, не помешало ему поставить свою сладкую добычу на колени вместе с другими любителями смешных музыкальных сказок, в которых перевирается история асов. Возможно, потом он позволил бы ей еще раз доставить ему удовольствие, но тогда было не до таких мелочей…
Вспоминает ли она демона ночи и если да, то как? Тогда, в опере, она испытала потрясение в его объятиях, поняв, что имеет дело не со смертным. Позже она испытала потрясение иного рода. Совместилось ли в ее сознании существо, дарующее огненную любовь, и то же существо, несущее испепеляющую ненависть? Способен ли мозг смертного, да к тому же женщины вместить это?
А запах от ее тела исходил чудный. У смертных тяжелый дух. Они пытаются изгнать его с помощью таких же тяжелых, нескладных ароматов, что не делает их более привлекательными. У этой девушки тело пахло водяными цветами из сада Идунн, и это был ее природный запах. Может, она не совсем смертная? Хотя вряд ли…
Локи вспоминает строку из древней мидгардской поэмы: «Союз с богом никогда не бывает бесплоден». Он не успевает обдумать эту мысль. В голове возникает маленькая точка боли. Она ширится, растет, чудовищным ударом обрушивается на сознание и подминает его. Левую руку сводит длинная тягучая судорога. Такое случается с ним уже в третий раз, и с каждым разом боль все сильнее…
Глава II
Он распластан во тьме. Мрак пропитывает воздух, проникает в тело, погребальными пеленами укрывает разум. Мрак сожрал свет и торжествует, смрадным жиром растекаясь по мирозданию.
Что-то царапает его лицо. Лапа Таноса. Ее узнаешь сразу.
– Помнишь наш уговор? – раздается хриплый шепот. – Так вот, мой мальчик, мы с тобой пойдем в школу. И сегодня ты выучишь первый урок. Он называется: «За все надо платить».
Голова взрывается изнутри жуткой болью. В ушах нарастает резкий, непрерывный звон, перед глазами пляшут огненные круги и точки. Когтистая лапа ухватывает изнутри спинной хребет и выдирает его из живого тела. Локи скребет ногтями пол, чтобы не закричать. Он горит в фосфоресцирующем фиолетовом пламени. Боль такая, что сознание давно должно померкнуть, но что-то удерживает его, заставляя запоминать каждый миг запредельной пытки. Всеотец, где ты? Приди, как тогда, в Ётунхейме! Убей, но не дай этому скоту торжествовать!
Боль кружится, подобно водовороту, и вдруг сворачивается в ту же точку, из которой возникла. В полубреду Локи чувствует, как тот же острый холодный металл вновь царапает щеку. Так вождь читаури выражает свое расположение.
– Спасибо, милый, – вновь шепчет Танос. – Ты был неподражаем. Еще увидимся. Тебе многое предстоит узнать. Думаешь, это боль? Это всего лишь неприятные ощущения.
***
– Радостного утра, матушка!
Фригг улыбнулась. Как не радоваться, видя это добродушное выражение на покрытом здоровым румянцем лице! Царица залюбовалась статным красавцем-сыном, который так живо воскрешал в ее памяти молодого Одина. И пусть не гордятся более плодовитые асиньи – этот стоит десятерых! Хорошо бы только…
Лицо Фригг затуманилось, но она тут же согнала грустную тень.
– Славного дня, сын!
По-прежнему улыбаясь, она протянула Тору руку. Хозяин Мъелльнира звонко чмокнул ее.
Снова еле заметная тень в глазах. Ей по-прежнему не хватает еще одного приветствия, сдержанного и учтивого. Губы Локи всегда были холодны и сухи и взгляд устремлен в себя, но без этих глаз, в которых светилось столько ума и обаяния, утро теряло что-то существенное.
Тор всмотрелся в лицо матери и чуть сжал ее пальцы.
– Странно, я после всего себя вроде виноватым чувствую. На душе как-то… – Тор подумал, подыскивая слова, – противно. Как будто ты с похмелья, а надо в царский совет идти. Хочется быстро все исправить, а как – не знаешь. Не будет мне покоя, пока не верну его.
– Не надо, Тор, – слабо улыбнулась Фригг. – Не надо об этом. Цари не вольны в своих поступках. Мы должны следовать закону строже, чем подданные, чтобы подданным было с кого брать пример. Не нарушай то, что предписал закон, не сей смуту. Достаточно того, что ты уже потерял одного из лучших своих друзей.
Тор упрямо тряхнул светлой гривой.
– Прав или неправ Фандралл, но он не побоялся выбрать свой путь! А я с того времени, как второй раз в Мидгарде побывал, только и делаю, что приказы выполняю, как будто меня тем клятым жезлом ткнули. Право слово, как теленок!
– Больше мужества и мудрости требуется, чтобы подчиниться, помня о других, чем восставать, думая только о себе, – возразила царица.
– Локи виновен, – горячо проговорил Тор, – и не меня убеждать в обратном: я своими глазами видел, что он творил в Мидгарде. Но как ему искупить вину, если он всеми забыт, заперт на этом острове, словно… – силач опять запнулся – … словно птица в сундуке?
Фригг невольно рассмеялась. Неумелые сравнения сына выходили порой очень точными. Тор воспользовался сменой ее настроения:
– Поговори с отцом!
– Ты же понимаешь, что ему нельзя вернуть свободу! – грустно возразила Фригг.
– Но увидеться-то с ним хоть раз можно? Почему приговор запрещает это? А если Локи раскаивается? Как мы узнаем? Бессмысленна кара, которая не дает возможности измениться. Наконец, я просто хочу знать, что делает мой брат!
– Созревает, – раздался сзади голос Одина.
Тор вскочил. Лишь двое во всем Асгарде могли ступать совершенно бесшумно и появляться, словно ниоткуда: Владыка асов и Повелитель магии.
– Зерно прорастает в земле, – продолжал Один. – Вот тьме, тишине и забвении. И тот, кто хочет прежде времени извлечь его на свет, лишь повредит ему своей торопливостью.
Царь подошел к Фригг и, поцеловав в губы, повернулся к Тору:
– Мы еще не виделись сегодня?
– Славного дня, отец! – Тор прижал руку к груди и склонил голову.
– И тебе, сын! – кивнул Один.
– Отец, скажи… Что сейчас с моим братом? – Тор решил, что не даст отцу просто так закончить разговор.
– Ты помнишь решение суда? «Под страхом изгнания…» – голос Одина посуровел.
– Отец, что с Локи? – Тор заговорил громче. Он знал, – если царь дает уклончивые ответы, значит, дело дрянь.
– Ему непросто, – Игг серьезно посмотрел на сына. – Но это не повод метаться по дворцу и приставать к матери с детскими просьбами. Когда приходит время действовать, появляется знак. Пока его нет, жди и молчи! Нам есть, чем заняться. Танос и его король не оставили своих планов, мидгардцы вооружаются, и не думаю, что они окажутся такими уж смирными овечками, когда получат средства противостоять другим мирам. Да и о донесениях разведчиков с Севера лучше бы не забывать. А теперь ступай, там твои товарищи во славу Сиф хребты друг другу ломают. Как же такое веселье да без тебя!
Тор молча поклонился и вышел. Один проводил его взглядом единственного глаза, усмехнулся в сивые усы:
– Оба они – наше с тобой горе, Фригг… И наше с тобой счастье…
***
Тор быстро сбежал по боковой лестнице на лужайку, служившую местом для кулачных боев, борьбы и поединков в полном вооружении, которые затевались асами в честь своих возлюбленных или просто прекрасных асиний. А поскольку все асиньи были прекрасны, то каждая время от времени удостаивалась чести лицезреть, как богатыри награждают друг друга увесистыми тумаками или норовят воткнуть копье под ребра товарища, а потом ухаживала за своим возлюбленным, если того уж особенно щедро угостили полновесными ударами.
Чаще всего собирались ради Фрейи и Сиф. Правду сказать, Сиф, в отличие от Фрейи, не любила наблюдать, как сражаются в ее честь, – она с куда большим удовольствием сама поучаствовала бы в вооруженной игре. Но этикет есть этикет, сейчас ей приходилось сидеть в увитой цветущим шиповником беседке и изображать нежную и невинную деву, трепетно ожидающую, кто ее завоюет.
Раньше ее исправно завоевывал Тор. Но, после того как сын Одина побывал в Мидгарде, он все реже участвовал в молодецких забавах, а их отношения с Сиф и вовсе прекратились.
Сиф сжала губы. Все из-за Локи! Не будь его, Один не изгнал бы Тора в Мидгард, где громовержец встретил эту, как ее там, смертную, которой безоговорочно отдал сердце. А в последнее время он, вообще, кажется, не способен думать ни о чем, кроме своего безумного братца. Тор никому об этом не говорил, но по лицу же все видно. Наследник Одина никогда ничего не умел скрывать. Вот и сейчас понятно, что он в мыслях носится с Локи ровно с красной девицей. Может, стоит наведаться в Мидгард да положить там пару сотен смертных, раз нет другого способа привлечь внимание Тора Одинсона? А еще лучше – устроить покушение на него самого. Вот тут он точно разомлеет.
Сиф искоса смотрит на приближающегося Тора. «Эй, иди к нам!» – зовут его молодые асы, но он лишь машет рукой, улыбается и проходит мимо. «Тоже мне!» – тихо произносит Сиф и закатывает глаза.
«Иди к нам…» Ага! Локи сюда приведите! Тор не придет, а прибежит: «Как тебе, родной, убить меня сподручнее?»
И ведь что обидно: Тор всегда был простым, ясным, жизнерадостным парнем. Такому бы хмельной мед, вкусного кабанчика да горячие ночки с милой. Что еще надо? А его словно дурным зельем опоили.
Асгардская язва достает их даже из заключения. Они потеряли Фандралла. Три воина и леди Сиф – как красиво это звучало! А теперь? Два воина и леди? Так, пожалуй, в Асгарде начнут заключать пари на то, как скоро останется один воин, а потом одна только леди.
Не только для нее, – для всех громом с ясного неба прозвучал отказ Фандралла выступать свидетелем обвинения на суде. Искатель любви и приключений, который никогда ничего не воспринимал всерьез, не дал показаний против Локи, предпочтя уйти в изгнание.
«Ты понимаешь, что делаешь? – взывала к его рассудку Сиф. – Локи не стоит таких жертв!»
Фандралл рассмеялся своим странным прыгающим смехом: «В Ётунхейме Локи спас мне жизнь». – «Фольстагг тоже спасал тебя», – напомнила Сиф. – «Да, но судят не Фольстагга. И, если следовать закону, то, в отсутствие Одина и Тора только Локи мог править Асгардом. Чтобы спасти Тора, я нарушил присягу, данную законному на то время царю. Пора платить по счетам».
«Ты в своем уме? – опешила Сиф. – Во всем Асгарде только двое, кроме Локи, не хотели возвращения Тора – Нари и Нарви. Все нарушили клятву. Все!»
«А мне надоело быть всеми!» – усмехнулся Фандралл, трогая поводья. Скоро он скрылся из виду. Сиф так и не поняла его последние слова.
***
…Знак. Где же найти тот знак, о котором говорит отец? Как долго его ждать? Как распознать, что это именно он? Нет, вся эта магия, знамения и прорицания не для Тора Одинсона. Вот вернется Локи, пусть толкует с отцом или Мимиром о своей любезной магии, сколько влезет. А наследнику асгардского престола привычнее действовать. Знаки, если нужно, придут потом.
Тор взялся было за молот, но тут же опустил его. Так Хеймдалль его сразу заметит. Он и четверть дороги к крепости не успеет пролететь, как Всеотец отдаст приказ, и Локи упрячут куда-нибудь, где его днем с огнем не разыщешь. Или, еще проще, Тора к острову не подпустят.
Шума будет, как при взлете Хеликаррьера, а толку…
Сын Фригг развернулся и направился к конюшням. Пусть пока все выглядит так, словно он решил отправиться на прогулку, – поразмяться, успокоиться. В нынешнем его состоянии такое поведение ни у кого подозрений не вызовет. Конечно, на коне до Белой Крепости не добраться, но в дороге у него будет больше возможностей обдумать свои действия.
– Доброе утро, Хермод! – поздоровался Тор со смотрителем царских конюшен.
– Славного дня, господин! – степенно поклонился ас. Должность смотрителя царских конюшен – одна из самых почетных среди дворцовых должностей. Но Хермод оставался равнодушен к почестям. Он вел простую жизнь, просто одевался, редко бывал на царских пирах.
– Прикажи оседлать Тангриснира, Хермод, – попросил Тор.
Пока слуги выводили великолепного золотогривого скакуна, принц подошел к соседнему стойлу.
– Как Серебристая Челка? – спросил он, погладив черного, с мерцающим серебристым отливом на боках, коня.
– Мы за ним хорошо смотрим, господин, – осторожно ответил Хермод. – Как… Как всегда.
Тор кивнул. Не стоило продолжать щекотливый разговор. Тем более что его конь уже оседлан.
Тор поблагодарил смотрителя конюшен, вскочил на Тангриснира и направил его к боковым, Зимним, воротам.
***
Лесная дорога вот-вот закончится, а он так ничего и не придумал. Еще час-другой, и его «прогулка» привлечет внимание Стража. Хеймдалль не следил за Тором, – он следил за всем и запоминал все. А вот как раз сейчас ему не следовало бы запоминать путь громовержца.
«Зловредный братец, отступи от своих правил, подкинь пару дельных мыслей с помощью магии, для тебя же стараюсь!»
Тангриснир захрапел. Рука Тора по привычке легла на рукоять Мъелльнира.
– Славного дня, сын Одина! – из-за поворота показался всадник на черном коне. Пробивавшееся сквозь дубовые кроны солнце высветило серебряные узоры на черной одежде. Всадник откинул капюшон плаща.
– Нари!
Невысокий, сухощавый, крепкий, слуга Локи был словно выточен из корня векового дерева. По лицу не угадаешь возраст: серые глаза смотрят молодо, а лицо изборождено морщинами, как сухая земля – трещинами. Прямые черные волосы укручены в длинную косу и перехвачены на лбу кожаной повязкой. Никто не знал, откуда Нари пришел в Асгард. Даже Хемйдалль не увидел его дороги. Молчаливый незнакомец в черном появился не перед Вратами, а сразу в Палатах Всеотца, поклонился Локи и, не обращая внимания на ошарашенных царедворцев, сказал, что хочет стать слугой принца. Локи только спросил, как его зовут, и тут же взял на службу. Недовольны были многие, Хеймдалль в первую очередь, но Один дал согласие, и Нари оставили в покое. Он верно служил Локи в то время, как от младшего принца все отвернулись, и, вместе со своим сотоварищем, Нарви, последовал за господином в заточение.
– Почему ты здесь? Что-то случилось? – спросил Тор.
– Ты нужен моему господину, – ответил Нари. – Он не хочет даже думать о тебе, но я знаю: только ты можешь помочь.
– В чем помочь?
– Лучше, если ты узнаешь об этом на месте, а не с моих слов.
– Но я не могу пройти в крепость!
– Пройти можно, – ответил Нари. – Дай слово, что никому об этом не расскажешь, и я проведу тебя так, что Хеймдалль ничего не узнает.
Тор хмуро посмотрел на слугу:
– Локи показал тебе тайную тропу?
– Мой господин ни с кем не делится тем, что знает. Зачем? Если ты достоин знания, оно придет к тебе. Я слышу там, где другие слушают, и вижу там, где другие смотрят. И я умею запоминать.
Нари указал Тору на узкую тропинку, уходившую в лес. Они спешились и пошли, осторожно ведя коней в поводу: Нари – впереди, сын Одина – за ним. Через несколько десятков шагов тропинка неожиданно расширилась. Они вновь сели на коней и поехали рядом друг с другом.
– Скажи, – вдруг спросил Тор. – Локи не звал вас с Нарви в Мидгард?
«Эти двое были бы ему полезнее Стрелка и Селвига», – подумал он.
– Нет, – бесстрастно ответил Нари. – Если бы он это сделал, Мидгард принадлежал бы ему. А он этого не хотел.
– Не хотел? – не поверил Тор. – Он все сделал, чтобы развязать войну.
– Ты уверен? – Нари кинул насмешливый взгляд на Тора.
– Думаешь – нет? К чему же тогда он стремился? Какую цель преследовал?
– Тебе искать ответы, – отозвался Нари. – Мое дело – служить своему господину.
Какое-то время они ехали молча.
– Скажи, а если бы Локи позвал тебя, ты пришел бы помочь ему покорить Мидгард?
– И Мидгард, и Ётунхейм, и Асгард – слуга смотрел туда, где садилось солнце. Быстро темнело, и, чем больше сгущался сумрак, тем ярче начинали блестеть его глаза. – Твой мир, Громовержец, это шахматная доска, поделенная на квадраты. Черное – белое. Тебе не понять, как милосердны сумерки и сколь притягателен туман. В недосказанном больше правды, чем в сказанном напрямик. И больше возможностей.
Он посмотрел на Тора долгим странным взглядом и больше не проронил ни слова, пока они не добрались до места, где начинался вход в иные миры.
1. Штутграт переводится со старинного немецкого диалекта как Кобылий Сад.
ГЛАВА I
Тягучий послеполуденный зной каплет в море, словно мед из сота. Зелено-голубая гладь застыла, растеклась до самого горизонта жаркой летней истомой. Все потеряло первоначальный цвет. Небо выгорело до белесого оттенка, вода переливается, словно хвост сказочной Птицы-Пламя, а стены Белой Крепости окрасились желтой охрой.
Исполинская громада стен и башен вырастает прямо из моря. Здесь не найдешь суши величиной и в ладонь. По просьбе Одина Всеотца утгардские зодчие вырубили в теле белого утеса бастионы и двойные ряды стен, крытые галереи и скрытые переходы, парадные залы и помещения для воинов, винные погреба и глубокие подвалы. Здесь располагался дворец Владыки миров, пока асы строили свою столицу.
Теперь крепость служит тюрьмой. Правда, в ней всего один узник. Но от его судьбы зависит судьба всех Девяти миров, и мало кто из их обитателей желает, чтобы он вышел на волю. Особенно в Мидгарде надеются, что приговор достаточно суров, и вряд ли Локи Асгардский увидит что-нибудь еще кроме этих белых стен.
Впрочем, за пределами Асгарда истинные события так обросли слухами, что уже не отличить правду от домыслов. Особо усердствует по этой части опять-таки Мидгард. Теперь уже почти все смертные верят, что неудавшегося завоевателя доставили в Асгард в цепях и железной маске и тут же упрятали в подземелье, куда не проникает ни единый луч света. Можно представить, как бы они возмутились, узнав, что Локи стоит сейчас на верхней галерее Белой Крепости, опершись о каменную ограду ничем не скованными руками, и смотрит на море, вместо того, чтобы считать подземельных крыс и падающие со сводов капли. Но Асгард никому не позволяет вмешиваться в свои дела. Смертным достаточно знать, что Локи осужден на заключение, по-видимому, вечное, ибо в приговоре сказано: «Доколе не искупит своей вины перед Девятью мирами». А как ее искупить, если ты лишен возможности действовать?
***
читать дальшеПрогулка закончена. Стража провожает Локи в его комнату. Декорации поменялись. Декорации, но не суть. Укрытые гобеленами стены защищают от зноя, но не в силах защитить от тоски. Заточение створаживает время. Прежде упругое, словно мышцы атлета, оно рыхлеет и дрожит как колени старика.
Хотя тот старик в городе со странным названием Кобылий Сад (1) не дрожал, когда, единственный из перепуганной толпы, поднялся с колен. Что происходило в его душе? Почему он сначала упал ниц перед страшным сияющим видением в золоторогом шлеме, а потом все же поднялся? В других мирах по-иному. Там или умирают, но не гнут колен, или, согнув, на коленях и остаются. А в Мидгарде добро и зло, страх и мужество, надежда и отчаяние, честь и подлость так перепутаны, сплетены меж собой, что и не отличишь, где одно переходит в другое.
«Навязанный мне роком брат, открытый и простодушный, Срединный мир, о котором ты так печешься, создан не для тебя. Он принадлежит мне и служит мне, даже пленному. Мы так подходим друг другу – запутавшийся в своих грехах и вожделениях мир и его отверженный повелитель».
Локи силится улыбнуться. Но от прежней острой, словно лицо разрезали ножом, улыбки осталась лишь тень. Тишина стирает чувства. В безмолвии разум и воля размякают подобно брошенной в воду ковриге. Остается лишь мутная жижа отчаяния.
Проиграв битву в Мидгарде, мятежный ас ждал, что его покарают смертью. Его покарали тишиной. Лучше бы уж отрубили голову.
Локи вспоминает лицо Одина во время чтения приговора. Странно, он совсем забыл подробности тех дней, когда решалась его участь. О чем его спрашивали, что говорили судьи, как вели себя асы… Он не может даже припомнить, все ли друзья Тора пришли узнать о злодеяниях «демона ночи» (это прозвище закрепилось за Локи с легкой руки закованного в броню смертного). Впрочем, они всегда виделись ему неким безликим целым. Что с того, что Сиф – женщина, а Огун не похож на асгардцев еще больше, чем Локи? Они все равно представлялись их злокозненному товарищу на одно лицо. Смертные, действуя заодно, одним все же не были. Даже закабаленный магией Селвиг сохранял собственный разум, у Бартона оставалась его воля к действию. А у друзей Тора ничего своего, все поделено на четверых…
Да, так он многое забыл. А вот лицо Одина запомнил. Застывшее, холодное, отрешенное. Владыка асов ни разу не взглянул на Локи во время суда, хотя тот настойчиво искал его взгляда. Он не говорил с сыном, ни разу не вызвал его к себе, ни разу не пришел на допрос, который вели назначенные по его приказу Улль и Форсети. Да и правду сказать, допрос каждый раз превращался в комедию, на которой Владыке Асгарда нечего было делать. Локи остроумно и зло издевался над асами, а те в ответ лишь катали желваки и сжимали кулаки. Бедняги! Чем могли они, свято чтущие законы чести и благородства, устрашить того, кто побывал в руках Таноса?
Он и на суде смеялся, но за злорадством пряталась лютая тоска. Невидящий взгляд Одина ранил больнее самых изощренных пыток. Безумное желание вернуть отцовскую любовь с новой силой овладело Локи и окончательно истерзало и без того больную душу. В последний день суда мятежник ждал приговора как ждут праздника. Он не сомневался, что его осудят на смерть и жадно вслушивался в пустые, истертые слова:
«…и лишается высокого права именоваться асом, обитать в Светлом Граде Вечности, лицезреть владыку асов, общаться с асами и асиньями, равно как и со всеми друзьями Асгарда; как выкуп же за совершенное против Асгарда и Мидгарда зло взимается с Локи, сына …»
Читавший приговор судья нерешительно взглянул на Одина. Но царь не спешил прийти ему на помощь. Помедлив мгновение, судья продолжал:
«…взимается с Локи, сына Одина…»
«…голова», – беззвучно зашевелились губы Локи, словно подсказывая судье верное решение.
«…свобода, – закончил судья фразу и продолжал в мертвой тишине, – Приговаривается оный преступник Локи, сын Одина, к заточению в Белой Крепости. Никто не смеет, под страхом изгнания из Асгарда, говорить с ним. Никто не должен его навещать и с ним видеться. Имя Локи, сына Одина, надлежит вычеркнуть из списков имен асов. Под страхом изгнания его не должно поминать ни письменно, ни устно, ни во время праздников, ни в дни скорби, ни на улицах и тингах, ни в домашних стенах. Отныне и доколе стоит Асгард. Воля…»
– Постойте! – голос Тора, стоявшего рядом с Золотым троном и напряженно слушавшего приговор, прозвучал так неожиданно громко, что судья вздрогнул.
– Позвольте мне сказать! – Тор выступил вперед и склонился перед отцом:
– Я прошу убрать из приговора слова «доколе стоит Асгард». Никому не будет пользы, если Локи проклянут навечно.
Один молчал. Тор судорожно сжал висевший на поясе Мьелльнир, повернулся к сидевшим в зале асам и внезапно опустился на колени:
– Я прошу Асгард об изменении приговора! – выкрикнул он и замер, склонив голову.
Лицо громовержца побагровело от волнения, пальцы, вцепившиеся в рукоять Мьелльнира, побелели.
Локи овладело бешенство. Опять слюни распустил, глупец!
– Я не нуждаюсь в вашем убогом снисхождении! – зло выплевывая слова, закричал он. – Приговорите меня к смерти, лицемеры! Вы ведь знаете, что я не сын Одина. Убейте своего врага!
Один не шелохнулся. Он смотрел мимо сыновей, только негромко приказал:
– Перестань, Тор! Поднимись!
– Нет, – Тор упрямо, по-бычьи, нагнул голову, побагровев еще больше. – Надежда должна оставаться всегда. Я прошу Асгард о надежде!
– Во имя твоих подвигов, мы принимаем твою просьбу, Тор, – поднялся со своего места Хеймдалль. Впервые за последний век он оставил свой пост, ибо в день вынесения приговора, как самый старший, после Одина, должен был присутствовать на альтинге. – Асгард согласен. Согласен ли царь?
Один перевел взгляд на Стража. Они что-то безмолвно сказали друг другу.
– Доколе не искупит своей вины перед Девятью Мирами, – объявил Игг и ударил Гунгниром о подножие трона. – Внесите это в приговор.
Судья перевел дух и прочитал надтреснутым от волнения голосом:
– «…доколе Локи, сын Одина, не искупит своей вины перед Девятью Мирами. Воля Всеотца».
***
Дверь открывается, возвращая Локи в его безмолвную ловушку. В комнату входят слуги. Все же, как ни крути, Локи – сын царя, и даже в тюрьме обращение с ним соответствующее. Первый из вошедших зажигает светильники, другой накрывает стол. Локи только сейчас замечает, что солнце, которое, казалось ему, все еще высоко, садится за горизонт, окрашивая море золотом и багрецом. Значит, стол накрывают к ужину. Да, воистину, разум его мутнеет. Он уже начал терять чувство времени.
Слуги двигаются проворно и бесшумно. Локи молча наблюдает за ними. Он знает их по именам – Нари и Нарви. Эти двое были верны ему, когда он провозгласил себя царем Асгарда, и последовали за ним в Белую Крепость, прекрасно понимая, что и себя обрекают на вечное заточение. Их необъяснимая и необусловленная верность, не зависящая от магических жезлов и заклятий, не нуждавшаяся в щедрых посулах, ничего не ждавшая и не требовавшая, пробуждала в Локи мысль, с которой он никак не хотел согласиться, упрямо гнал от себя, но все чаще к ней возвращался. Мысль о том, что он устал злиться на жизнь. Какая-то в нем неправильная ётунская кровь. Ётун зол органично, злоба – часть его существа, подобно голове, сердцу, ледяным наростам на руках. А он тащит зло, как раб тащит чужой тяжелый скарб.
Вот озорство – да, не отнять ни при каких обстоятельствах. Слуги пробуждали в Локи невольное уважение, и он оберегал их от самого себя. Не пытался вовлечь в разговор, понимая, что тем самым создаст для них неразрешимую проблему. Пожелания же, обращенные к ним, старался облечь в немногие слова и высказывать как можно реже. Зато он с лихвой возмещал добрый порыв за счет стражников. Если раньше служба в Белой Крепости считалась синекурой, то теперь назначение туда приравнивалось к отправке на войну. Да и то иные предпочли бы на войну, чем в охрану Хведрунга.
Первое время Локи развлекался тем, что мультиплицировал себя и отправлял двойников гулять по крепости, весело прислушиваясь к звукам тревоги и делая большие глаза, когда взбудораженные стражники приводили очередной призрак в комнату узника.
«Кого вы привели? – спрашивал он, заложив руки за спину. – Девятого младшего принца Асгарда? Всеотец усыновил сиротский приют в Ётунхейме?»
По ночам караулы, дежурившие на башнях, подвергались нападению огненных шаров. Шары рождали невероятную суматоху, пока стража не разобралась, что особого вреда они не приносят. После столкновения с зеленым великаном Халком в Мидгарде Локи утерял большую часть таинственной силы, не свойственной ни асам, ни ётунам, и дававшей ему возможность не только мгновенно овладевать сложнейшими магическими приемами, но и усиливать их действие. Теперь он больше походил на фокусника, чем на Повелителя магии. Но его изобретательный ум оставался при нем, и каждый день любого из стражей Белой Крепости можно было смело засчитывать за год. За время, прошедшее с первого дня пребывания Локи в крепости до великого летнего праздника Света комендант четырежды подавал прошения об отставке. Один как будто и не читал их. Похоже, все, что было связано с Локи, перестало для него существовать.
Однако улитка времени ползла вперед, невыносимо долгий день все же сменялся другим, и Локи, наконец, надоели его забавы. Он чувствовал, как, против воли, им овладевает уныние. Лофт никогда не забавлялся просто так, веселья ради. Его проделки были вызовом – соперникам, врагам, обстоятельствам. А когда на вызов не отвечают, он теряет смысл.
Постепенно все начало терять смысл. Безликие дни, безмолвные слуги, неусыпные стражи, такие же обреченные, как и он… Разум бился о клетку заточения, ища выхода, и падал, обессиленный. Из памяти мало-помалу исчезали образы, заполнявшие его жизнь.
Сегодня он вдруг понял, что боится забыть, как выглядит его отец. Даже отрешенное и холодное, лицо Одина было для него точкой света в непроглядной ночи когда-то начавшегося безумия, а теперь и эта точка грозила потонуть во мраке.
Зато он наверняка не забудет лицо матери. Он и теперь может живо представить каждое ее движение, хотя не видел мать дольше. Фригг отказалась приходить на суд. Это было выше ее сил.
Как прекрасна ее улыбка… Локи хочет улыбнуться в ответ, но внезапно стонет и кривит губы от отвращения. Память выдает коленопреклоненного Тора. Наследник престола и здесь не дает Локи покоя.
Пытаясь отвлечься от незваного гостя, Друг волков медленно втягивает в себя воздух и так же медленно отпускает его. Картина меняется. Толпа смертных, тоже стоящих на коленях. Старик, который бросил ему вызов. А рядом со стариком – та девушка… Первая дань, которую принес мир людей. Она была привлекательна и пробудила в Локи любопытство, которого он не ведал прежде – любопытство к женщине. Что, впрочем, не помешало ему поставить свою сладкую добычу на колени вместе с другими любителями смешных музыкальных сказок, в которых перевирается история асов. Возможно, потом он позволил бы ей еще раз доставить ему удовольствие, но тогда было не до таких мелочей…
Вспоминает ли она демона ночи и если да, то как? Тогда, в опере, она испытала потрясение в его объятиях, поняв, что имеет дело не со смертным. Позже она испытала потрясение иного рода. Совместилось ли в ее сознании существо, дарующее огненную любовь, и то же существо, несущее испепеляющую ненависть? Способен ли мозг смертного, да к тому же женщины вместить это?
А запах от ее тела исходил чудный. У смертных тяжелый дух. Они пытаются изгнать его с помощью таких же тяжелых, нескладных ароматов, что не делает их более привлекательными. У этой девушки тело пахло водяными цветами из сада Идунн, и это был ее природный запах. Может, она не совсем смертная? Хотя вряд ли…
Локи вспоминает строку из древней мидгардской поэмы: «Союз с богом никогда не бывает бесплоден». Он не успевает обдумать эту мысль. В голове возникает маленькая точка боли. Она ширится, растет, чудовищным ударом обрушивается на сознание и подминает его. Левую руку сводит длинная тягучая судорога. Такое случается с ним уже в третий раз, и с каждым разом боль все сильнее…
Глава II
Он распластан во тьме. Мрак пропитывает воздух, проникает в тело, погребальными пеленами укрывает разум. Мрак сожрал свет и торжествует, смрадным жиром растекаясь по мирозданию.
Что-то царапает его лицо. Лапа Таноса. Ее узнаешь сразу.
– Помнишь наш уговор? – раздается хриплый шепот. – Так вот, мой мальчик, мы с тобой пойдем в школу. И сегодня ты выучишь первый урок. Он называется: «За все надо платить».
Голова взрывается изнутри жуткой болью. В ушах нарастает резкий, непрерывный звон, перед глазами пляшут огненные круги и точки. Когтистая лапа ухватывает изнутри спинной хребет и выдирает его из живого тела. Локи скребет ногтями пол, чтобы не закричать. Он горит в фосфоресцирующем фиолетовом пламени. Боль такая, что сознание давно должно померкнуть, но что-то удерживает его, заставляя запоминать каждый миг запредельной пытки. Всеотец, где ты? Приди, как тогда, в Ётунхейме! Убей, но не дай этому скоту торжествовать!
Боль кружится, подобно водовороту, и вдруг сворачивается в ту же точку, из которой возникла. В полубреду Локи чувствует, как тот же острый холодный металл вновь царапает щеку. Так вождь читаури выражает свое расположение.
– Спасибо, милый, – вновь шепчет Танос. – Ты был неподражаем. Еще увидимся. Тебе многое предстоит узнать. Думаешь, это боль? Это всего лишь неприятные ощущения.
***
– Радостного утра, матушка!
Фригг улыбнулась. Как не радоваться, видя это добродушное выражение на покрытом здоровым румянцем лице! Царица залюбовалась статным красавцем-сыном, который так живо воскрешал в ее памяти молодого Одина. И пусть не гордятся более плодовитые асиньи – этот стоит десятерых! Хорошо бы только…
Лицо Фригг затуманилось, но она тут же согнала грустную тень.
– Славного дня, сын!
По-прежнему улыбаясь, она протянула Тору руку. Хозяин Мъелльнира звонко чмокнул ее.
Снова еле заметная тень в глазах. Ей по-прежнему не хватает еще одного приветствия, сдержанного и учтивого. Губы Локи всегда были холодны и сухи и взгляд устремлен в себя, но без этих глаз, в которых светилось столько ума и обаяния, утро теряло что-то существенное.
Тор всмотрелся в лицо матери и чуть сжал ее пальцы.
– Странно, я после всего себя вроде виноватым чувствую. На душе как-то… – Тор подумал, подыскивая слова, – противно. Как будто ты с похмелья, а надо в царский совет идти. Хочется быстро все исправить, а как – не знаешь. Не будет мне покоя, пока не верну его.
– Не надо, Тор, – слабо улыбнулась Фригг. – Не надо об этом. Цари не вольны в своих поступках. Мы должны следовать закону строже, чем подданные, чтобы подданным было с кого брать пример. Не нарушай то, что предписал закон, не сей смуту. Достаточно того, что ты уже потерял одного из лучших своих друзей.
Тор упрямо тряхнул светлой гривой.
– Прав или неправ Фандралл, но он не побоялся выбрать свой путь! А я с того времени, как второй раз в Мидгарде побывал, только и делаю, что приказы выполняю, как будто меня тем клятым жезлом ткнули. Право слово, как теленок!
– Больше мужества и мудрости требуется, чтобы подчиниться, помня о других, чем восставать, думая только о себе, – возразила царица.
– Локи виновен, – горячо проговорил Тор, – и не меня убеждать в обратном: я своими глазами видел, что он творил в Мидгарде. Но как ему искупить вину, если он всеми забыт, заперт на этом острове, словно… – силач опять запнулся – … словно птица в сундуке?
Фригг невольно рассмеялась. Неумелые сравнения сына выходили порой очень точными. Тор воспользовался сменой ее настроения:
– Поговори с отцом!
– Ты же понимаешь, что ему нельзя вернуть свободу! – грустно возразила Фригг.
– Но увидеться-то с ним хоть раз можно? Почему приговор запрещает это? А если Локи раскаивается? Как мы узнаем? Бессмысленна кара, которая не дает возможности измениться. Наконец, я просто хочу знать, что делает мой брат!
– Созревает, – раздался сзади голос Одина.
Тор вскочил. Лишь двое во всем Асгарде могли ступать совершенно бесшумно и появляться, словно ниоткуда: Владыка асов и Повелитель магии.
– Зерно прорастает в земле, – продолжал Один. – Вот тьме, тишине и забвении. И тот, кто хочет прежде времени извлечь его на свет, лишь повредит ему своей торопливостью.
Царь подошел к Фригг и, поцеловав в губы, повернулся к Тору:
– Мы еще не виделись сегодня?
– Славного дня, отец! – Тор прижал руку к груди и склонил голову.
– И тебе, сын! – кивнул Один.
– Отец, скажи… Что сейчас с моим братом? – Тор решил, что не даст отцу просто так закончить разговор.
– Ты помнишь решение суда? «Под страхом изгнания…» – голос Одина посуровел.
– Отец, что с Локи? – Тор заговорил громче. Он знал, – если царь дает уклончивые ответы, значит, дело дрянь.
– Ему непросто, – Игг серьезно посмотрел на сына. – Но это не повод метаться по дворцу и приставать к матери с детскими просьбами. Когда приходит время действовать, появляется знак. Пока его нет, жди и молчи! Нам есть, чем заняться. Танос и его король не оставили своих планов, мидгардцы вооружаются, и не думаю, что они окажутся такими уж смирными овечками, когда получат средства противостоять другим мирам. Да и о донесениях разведчиков с Севера лучше бы не забывать. А теперь ступай, там твои товарищи во славу Сиф хребты друг другу ломают. Как же такое веселье да без тебя!
Тор молча поклонился и вышел. Один проводил его взглядом единственного глаза, усмехнулся в сивые усы:
– Оба они – наше с тобой горе, Фригг… И наше с тобой счастье…
***
Тор быстро сбежал по боковой лестнице на лужайку, служившую местом для кулачных боев, борьбы и поединков в полном вооружении, которые затевались асами в честь своих возлюбленных или просто прекрасных асиний. А поскольку все асиньи были прекрасны, то каждая время от времени удостаивалась чести лицезреть, как богатыри награждают друг друга увесистыми тумаками или норовят воткнуть копье под ребра товарища, а потом ухаживала за своим возлюбленным, если того уж особенно щедро угостили полновесными ударами.
Чаще всего собирались ради Фрейи и Сиф. Правду сказать, Сиф, в отличие от Фрейи, не любила наблюдать, как сражаются в ее честь, – она с куда большим удовольствием сама поучаствовала бы в вооруженной игре. Но этикет есть этикет, сейчас ей приходилось сидеть в увитой цветущим шиповником беседке и изображать нежную и невинную деву, трепетно ожидающую, кто ее завоюет.
Раньше ее исправно завоевывал Тор. Но, после того как сын Одина побывал в Мидгарде, он все реже участвовал в молодецких забавах, а их отношения с Сиф и вовсе прекратились.
Сиф сжала губы. Все из-за Локи! Не будь его, Один не изгнал бы Тора в Мидгард, где громовержец встретил эту, как ее там, смертную, которой безоговорочно отдал сердце. А в последнее время он, вообще, кажется, не способен думать ни о чем, кроме своего безумного братца. Тор никому об этом не говорил, но по лицу же все видно. Наследник Одина никогда ничего не умел скрывать. Вот и сейчас понятно, что он в мыслях носится с Локи ровно с красной девицей. Может, стоит наведаться в Мидгард да положить там пару сотен смертных, раз нет другого способа привлечь внимание Тора Одинсона? А еще лучше – устроить покушение на него самого. Вот тут он точно разомлеет.
Сиф искоса смотрит на приближающегося Тора. «Эй, иди к нам!» – зовут его молодые асы, но он лишь машет рукой, улыбается и проходит мимо. «Тоже мне!» – тихо произносит Сиф и закатывает глаза.
«Иди к нам…» Ага! Локи сюда приведите! Тор не придет, а прибежит: «Как тебе, родной, убить меня сподручнее?»
И ведь что обидно: Тор всегда был простым, ясным, жизнерадостным парнем. Такому бы хмельной мед, вкусного кабанчика да горячие ночки с милой. Что еще надо? А его словно дурным зельем опоили.
Асгардская язва достает их даже из заключения. Они потеряли Фандралла. Три воина и леди Сиф – как красиво это звучало! А теперь? Два воина и леди? Так, пожалуй, в Асгарде начнут заключать пари на то, как скоро останется один воин, а потом одна только леди.
Не только для нее, – для всех громом с ясного неба прозвучал отказ Фандралла выступать свидетелем обвинения на суде. Искатель любви и приключений, который никогда ничего не воспринимал всерьез, не дал показаний против Локи, предпочтя уйти в изгнание.
«Ты понимаешь, что делаешь? – взывала к его рассудку Сиф. – Локи не стоит таких жертв!»
Фандралл рассмеялся своим странным прыгающим смехом: «В Ётунхейме Локи спас мне жизнь». – «Фольстагг тоже спасал тебя», – напомнила Сиф. – «Да, но судят не Фольстагга. И, если следовать закону, то, в отсутствие Одина и Тора только Локи мог править Асгардом. Чтобы спасти Тора, я нарушил присягу, данную законному на то время царю. Пора платить по счетам».
«Ты в своем уме? – опешила Сиф. – Во всем Асгарде только двое, кроме Локи, не хотели возвращения Тора – Нари и Нарви. Все нарушили клятву. Все!»
«А мне надоело быть всеми!» – усмехнулся Фандралл, трогая поводья. Скоро он скрылся из виду. Сиф так и не поняла его последние слова.
***
…Знак. Где же найти тот знак, о котором говорит отец? Как долго его ждать? Как распознать, что это именно он? Нет, вся эта магия, знамения и прорицания не для Тора Одинсона. Вот вернется Локи, пусть толкует с отцом или Мимиром о своей любезной магии, сколько влезет. А наследнику асгардского престола привычнее действовать. Знаки, если нужно, придут потом.
Тор взялся было за молот, но тут же опустил его. Так Хеймдалль его сразу заметит. Он и четверть дороги к крепости не успеет пролететь, как Всеотец отдаст приказ, и Локи упрячут куда-нибудь, где его днем с огнем не разыщешь. Или, еще проще, Тора к острову не подпустят.
Шума будет, как при взлете Хеликаррьера, а толку…
Сын Фригг развернулся и направился к конюшням. Пусть пока все выглядит так, словно он решил отправиться на прогулку, – поразмяться, успокоиться. В нынешнем его состоянии такое поведение ни у кого подозрений не вызовет. Конечно, на коне до Белой Крепости не добраться, но в дороге у него будет больше возможностей обдумать свои действия.
– Доброе утро, Хермод! – поздоровался Тор со смотрителем царских конюшен.
– Славного дня, господин! – степенно поклонился ас. Должность смотрителя царских конюшен – одна из самых почетных среди дворцовых должностей. Но Хермод оставался равнодушен к почестям. Он вел простую жизнь, просто одевался, редко бывал на царских пирах.
– Прикажи оседлать Тангриснира, Хермод, – попросил Тор.
Пока слуги выводили великолепного золотогривого скакуна, принц подошел к соседнему стойлу.
– Как Серебристая Челка? – спросил он, погладив черного, с мерцающим серебристым отливом на боках, коня.
– Мы за ним хорошо смотрим, господин, – осторожно ответил Хермод. – Как… Как всегда.
Тор кивнул. Не стоило продолжать щекотливый разговор. Тем более что его конь уже оседлан.
Тор поблагодарил смотрителя конюшен, вскочил на Тангриснира и направил его к боковым, Зимним, воротам.
***
Лесная дорога вот-вот закончится, а он так ничего и не придумал. Еще час-другой, и его «прогулка» привлечет внимание Стража. Хеймдалль не следил за Тором, – он следил за всем и запоминал все. А вот как раз сейчас ему не следовало бы запоминать путь громовержца.
«Зловредный братец, отступи от своих правил, подкинь пару дельных мыслей с помощью магии, для тебя же стараюсь!»
Тангриснир захрапел. Рука Тора по привычке легла на рукоять Мъелльнира.
– Славного дня, сын Одина! – из-за поворота показался всадник на черном коне. Пробивавшееся сквозь дубовые кроны солнце высветило серебряные узоры на черной одежде. Всадник откинул капюшон плаща.
– Нари!
Невысокий, сухощавый, крепкий, слуга Локи был словно выточен из корня векового дерева. По лицу не угадаешь возраст: серые глаза смотрят молодо, а лицо изборождено морщинами, как сухая земля – трещинами. Прямые черные волосы укручены в длинную косу и перехвачены на лбу кожаной повязкой. Никто не знал, откуда Нари пришел в Асгард. Даже Хемйдалль не увидел его дороги. Молчаливый незнакомец в черном появился не перед Вратами, а сразу в Палатах Всеотца, поклонился Локи и, не обращая внимания на ошарашенных царедворцев, сказал, что хочет стать слугой принца. Локи только спросил, как его зовут, и тут же взял на службу. Недовольны были многие, Хеймдалль в первую очередь, но Один дал согласие, и Нари оставили в покое. Он верно служил Локи в то время, как от младшего принца все отвернулись, и, вместе со своим сотоварищем, Нарви, последовал за господином в заточение.
– Почему ты здесь? Что-то случилось? – спросил Тор.
– Ты нужен моему господину, – ответил Нари. – Он не хочет даже думать о тебе, но я знаю: только ты можешь помочь.
– В чем помочь?
– Лучше, если ты узнаешь об этом на месте, а не с моих слов.
– Но я не могу пройти в крепость!
– Пройти можно, – ответил Нари. – Дай слово, что никому об этом не расскажешь, и я проведу тебя так, что Хеймдалль ничего не узнает.
Тор хмуро посмотрел на слугу:
– Локи показал тебе тайную тропу?
– Мой господин ни с кем не делится тем, что знает. Зачем? Если ты достоин знания, оно придет к тебе. Я слышу там, где другие слушают, и вижу там, где другие смотрят. И я умею запоминать.
Нари указал Тору на узкую тропинку, уходившую в лес. Они спешились и пошли, осторожно ведя коней в поводу: Нари – впереди, сын Одина – за ним. Через несколько десятков шагов тропинка неожиданно расширилась. Они вновь сели на коней и поехали рядом друг с другом.
– Скажи, – вдруг спросил Тор. – Локи не звал вас с Нарви в Мидгард?
«Эти двое были бы ему полезнее Стрелка и Селвига», – подумал он.
– Нет, – бесстрастно ответил Нари. – Если бы он это сделал, Мидгард принадлежал бы ему. А он этого не хотел.
– Не хотел? – не поверил Тор. – Он все сделал, чтобы развязать войну.
– Ты уверен? – Нари кинул насмешливый взгляд на Тора.
– Думаешь – нет? К чему же тогда он стремился? Какую цель преследовал?
– Тебе искать ответы, – отозвался Нари. – Мое дело – служить своему господину.
Какое-то время они ехали молча.
– Скажи, а если бы Локи позвал тебя, ты пришел бы помочь ему покорить Мидгард?
– И Мидгард, и Ётунхейм, и Асгард – слуга смотрел туда, где садилось солнце. Быстро темнело, и, чем больше сгущался сумрак, тем ярче начинали блестеть его глаза. – Твой мир, Громовержец, это шахматная доска, поделенная на квадраты. Черное – белое. Тебе не понять, как милосердны сумерки и сколь притягателен туман. В недосказанном больше правды, чем в сказанном напрямик. И больше возможностей.
Он посмотрел на Тора долгим странным взглядом и больше не проронил ни слова, пока они не добрались до места, где начинался вход в иные миры.
1. Штутграт переводится со старинного немецкого диалекта как Кобылий Сад.
@темы: "Локи", "рассказцы"
